Завтра война - Александр Зорич

Короче, я засмущался и застеснялся. Тем временем Риши продолжала:

– Но я говорю это не для того, чтобы ты чувствовал себя неловко. А потому, что больше не могу держать это в себе. Мне было бы очень трудно жить, если бы я не сказала тебе о своей любви. Потому что есть вещи, о которых не получается молчать.

– Понимаю, – сказал я.

Риши очень волновалась. То и дело она запиналась и дышала часто-часто. Контраст с ее всегдашним молчаливым, олимпийским спокойствием получался ужасный. Пожалуй, тогда, возле фонтана, я впервые за долгие шесть дней нашего знакомства подумал о ней не как о подруге Иссы и потенциальной Колькиной пассии, но как о самостоятельной, сложной личности с таинственным внутренним миром.

Воспоминание о Самохвальском словно бы током меня ударило. Я посмотрел прямо в ореховые глаза Риши и спросил:

– А как же Коля?

– Коля хороший человек, но…

– Что «но»?

– Но я не люблю его. Я всегда буду любить одного тебя. И хочу, чтобы ты знал это.

– Спасибо, Риши. Не знаю даже, чем я заслужил, – сказал я после долгой, мучительной паузы. – Знаешь, из всех неожиданностей Ардвисуры, ты – самая большая.

Тут Риши посмотрела на свои часики и подняла на меня встревоженные глаза:

– Вот и все, Александр. Мне пора идти. Желаю вам с Иссой большого счастья. И, пожалуйста, не говори ей об этой встрече. Сделай вид, что ничего не было.

– Клянусь, – пообещал я.

Тут вдруг какой-то чертик во мне активизировался. А может, восхищение чистотой порыва и самоотверженностью симпатичной девушки Риши были всему виной. Только я сказал:

– Риши, а хочешь я поцелую тебя? Просто так, на прощание?

Щеки Риши зарделись, как калина. С секунду в ней боролись желание и долг. Наконец она опустила ресницы и дрожащим голосом сказала:

– Нет, Александр. Это совершенно лишнее. Прощай. Конечно, через пятнадцать минут мы увидимся снова, возле ворот. Но тогда, при Иссе, я не смогу сказать тебе это слово так, как мне бы хотелось. Поэтому – прощай.

В этот миг Риши, более не глядя на меня, развернулась на сто восемьдесят градусов, да так резко, что ее темно-каштановые, с рыжим отблеском волосы хлестнули меня по лицу, и зашагала, а затем и вовсе побежала прочь от фонтана.

Ее стройная фигурка уже скрылась за туями, а я все стоял там и думал.

О том, что услышал. О том, что, конечно, мог бы заподозрить Риши в неумеренных симпатиях к своей персоне и раньше, если бы правильно проинтерпретировал ее поведение, ведь взгляды никогда не обманывают. Да и Коля на что-то подобное намекал…

На душе у меня было светло и грустно.

В воздухе еще стоял смешавшийся с утренней росистой свежестью нарциссовый запах Иришкиных духов, и я некстати подумал о том, что пользоваться духами женщинам-офицерам Клона запрещено (так мне говорила Исса).

Что же это получается, Риши нарушила строгие правила только для того, чтобы доставить мне мгновения обонятельного удовольствия?

Выходит, если бы времени у нас с Риши было больше, если бы девчонки не уезжали сегодня на свой растреклятый линкор, я мог бы воспользоваться благосклонностью Риши вполне определенным образом? И никакие правила не удержали бы Риши от того, чтобы отдаться мне?

Нет, я никогда бы не воспользовался ее чувствами ради того эфемерного «хорошего траха», которым бредит по ночам половина кадетов нашей Академии.

Почему? Да потому что

ПРИКУРИВАТЬ ОТ СВЯЩЕННОГО ОГНЯ

КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ

Так гласила табличка, которую я видел у входа в Святилище, каковое в «Чахре» очень даже имелось, а как же без него?

Пояснить аналогию? Надеюсь, не нужно.

И еще: я был совершенно уверен в тот момент, что мы с Риши непременно встретимся. Может быть, в раю для пилотов?

Октябрь, 2621 г.

Необитаемый полуостров

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Утро следующего дня Эстерсон встретил бодрячком. С первыми лучами солнца страх покинул его. А может, попросту запрятался в пресловутое «подсознание».

Между тем мысль о необходимости идти в лагуну за водой вызывала у него бурный внутренний протест. А уж идея повторить вчерашний подвиг и снова попытаться пройти по песчаной косе к брошенной станции казалась и вовсе верхом идиотизма.

– Уж лучше сдаться поисковым группам! У Родригеса по крайней мере щупалец нет, – рассуждал Эстерсон.

Кстати говоря, поисковые группы тоже не заставили себя долго ждать. В районе полудня он заслышал характерный дребезжащий гул вертолета. Затем еще одного.

Машины летели вдоль береговой полосы и приземлились возле той самой вожделенной станции. Минут через двадцать они снова поднялись и улетели на север.

Где-то через два часа оба вертолета прошли в обратном направлении, на юг.

– Зашевелились, гады. На доводку «Дюрандаля» у них лишнего человечка не допросишься. А как беглеца ловить, так гляди ж ты – лишняя сотня отыскалась, – криво усмехнувшись, пробормотал Эстерсон.

Он притаился за стволом гигантского хвойного дерева, наблюдая за тем, как исчезают вдали сыскные машины.

– Интересно, насколько их хватит, а? Дня на три, не больше? Дорогое все-таки это удовольствие – по чужим планетам шарить! – вслух рассуждал он.

За эти два с лишним дня у Эстерсона появилась привычка говорить с самим собой. Он все еще не мог решить, как следует с ней поступать – бороться или, наоборот, культивировать.

С одной стороны, в обычной жизни сами с собой болтают одни только психи. С другой стороны, он ведь не «в обычной жизни»? Только перестань использовать человеческий язык и сам не заметишь, как оскотинел…

В общем, Эстерсон решил пока не трогать новую привычку. А вместо этого обследовать полуостров на предмет наличия пресной воды.

«Все равно в ближайшие три-четыре дня из лесу лучше не высовываться».

Центральная часть полуострова оказалась весьма занимательной. Эстерсон потратил на ознакомление с ней не меньше шести часов.

Растительность там была буйной и довольно разнообразной. Раскидистые кроны высоких деревьев образовывали несколько ярусов, в которых, судя по душераздирающим звукам, время от времени происходил естественный отбор по Дарвину.

Верещали в дуплах неведомые зверушки. Чирикали и щебетали птицы. С грозным жужжанием вились над цветущими ветвями насекомые. Эдем!

Некоторые деревья были похожи на фикусы, другие – на секвойи, третьи напоминали земные платаны, разве что были еще больше.