Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

— А люди из обслуги? Сколько их прибыло?

— Вместе с воспитателями — ровно сорок человек.

— Выходит, наша островная республика составит тысячу человек.

— Это так. Но только после того, как прибудет третий состав, — ответил Бремхолл, любивший точность.

Так совпало, что в тот самый день, когда из Сибири прибыл третий и уже последний поезд с колонистами, во Владивосток пришел пароход из Портленда с долгожданными почтой и грузом. Их ждет не только детская колония, но и вновь открытый госпиталь и многочисленные питательные пункты.

Поднимаясь по трапу, Аллен вспомнил, как прошлой осенью сам приехал во Владивосток на борту «Шиньо Мару». Тогда он отправился в Россию, чтобы написать несколько репортажей. И не сомневался, что вернется на Гавайи через два-три месяца. Но вот отшумели зимние метели, сошел с весенними ручьями снег, потускнела буйная летняя зелень… Пришла осень. Неужели почти год, как он здесь?

Тогда его встречал Рудольф Тойслер и первым делом спросил о прибывшем грузе. Все повторяется. Теперь уже Райли поднимается по штормтрапу с тем же вопросом к капитану.

Капитан оказался дородным мужчиной с двойным подбородком и заметным брюшком. В его облике ничто не говорило о том, что перед вами морской волк. Аллен хорошо знал, что однообразие и монотонность морской жизни требуют выхода. Одни это делают на берегу, по приходе судна в порт. Другие стараются заполнить время каким-либо увлечением между вахтами.

Вскоре Аллен убедился, что для капитана Робинса таким увлечением является чревоугодие. Только они познакомились, только задали друг другу первые свои вопросы, как в каюте появился стюард с подносом. Но это была лишь прелюдия. Напитки и закуски, а затем и горячие блюда пошли как по конвейеру. Лишь два часа спустя, пошатываясь от сверхобильной трапезы, они поднялись на палубу.

— Капитан, ради чего вы устроили это пиршество? Неужто в мою честь? — спросил Аллен.

— Разумеется, нет. Ведь я не знал о вашем приходе.

— Вы хотите сказать, что это был обычный, иначе говоря, рядовой обед?

— Разумеется. Почему бы не устраивать себе маленькие радости ежедневно? Поститься — это никогда не было моим правилом. Я люблю людей с хорошим аппетитом. А от голодных, знаете ли, бывают всяческие неприятности. Иногда даже революции.

— Но ведь и неумеренность в застолье имеет свои недостатки. Некоторые даже видят в чревоугодии порок, — заметил Аллен.

Прежде чем ответить, капитан Робинс покачал головой.

— В известной мере вы правы. Конечно, бывают крайности. Но мне куда симпатичнее чревоугодники Рабле, чем астенические лицемеры с вечно постными лицами и ссохшимися от воздержания желудками. Как правило, это мрачные брюзги, патологические завистники, неискренние и тем опасные. Вижу, вас смущает некоторое отсутствие у меня талии?

Аллен отвел глаза от сытого брюшка капитана.

— И в этом тоже больше достоинств, чем кажущихся эстетических потерь, — сказал Робинс. — Действительно, в молодости меня очень расстраивала моя полнота. Но привык и притерпелся. А теперь, не приведи Господь, случится беда, — мой животик окажется в море надежнее спасательного жилета. — Робинс с таким юмором, удовольствием и даже пафосом говорил на эту, видимо излюбленную им, тему, что Аллен невольно рассмеялся.

— Да у вас целая философия! И мне трудно ее оспорить. Хотя, — он погасил улыбку, — видит Бог, очень многие люди в этой несчастной стране, где мы с вами сейчас находимся, постятся не по своей воле или прихоти. Особенно горько думать о голодных детях.

— Я знаю. Я читал об этом в газетах.

Они подошли к носовому трюму.

— Мне сообщили, — сказал Робинс, — что все места у береговых причалов заняты. Будем разгружаться на рейде.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое… Конечно, у пирса куда лучше. Зато трудно уследить за командой. Город действует на моих кочегаров и матросов возбуждающе. А на рейде они будут работать как черти, чтобы разгрузиться как можно скорее и отправиться на берег. Думаю, запасы спиртного в вашем порту изрядно поубавятся.

— Описание портовых кабаков стало общим местом морских рассказов, — заметил Аллен. — Недавно в одной книге я прочел слова, которые мне много объяснили. Вот их смысл. Если вы увидите на берегу моряка, а он не совсем трезвый, то не спешите его осуждать. У вас, пока он постился, были дни праздничные и воскресные, было множество событий, когда вы поднимали бокал. Для него же все это сложилось в единый праздник стоянки в порту.

— Истинная правда, — согласился Робинс. — Судно, по своей сути, добровольная тюрьма. Хотите, я вам прочту об этом стихи?

— А кто их автор?

— Я.

— Вы?

— Да, не удивляйтесь. При моей внешности в это трудно поверить. Но чем только не станешь заниматься, если сидишь в каюте один, если за иллюминатором море и только море, а до берега тысячи миль. За грубой внешностью и крепкими словечками не каждый способен распознать нежную тоскующую душу. Но поверьте на слово, среди нас, моряков, немало поэтов и художников.

Робинс чуть помолчал и добавил:

— И еще философов.

Аллен не знал, что сказать. Он был журналистом и был привычен к непредсказуемости и переменам в разговоре. Тем не менее Робинс удивил его неожиданным своим откровением.

Сам же Робинс, кажется, был смущен. Должность капитана постоянно вынуждала его быть сдержанным. И вот надо же! Раскис, разоткровенничался… Что-то в этом молодом человеке располагало к исповеди. А нет ли у него духовного сана?

— Вы мне обещали прочесть свои стихи, — напомнил Аллен.

— Может, сами прочтете? На досуге. У меня есть копия.

— Спасибо. Но я хочу услышать хоть несколько строчек. Мы стоим на палубе парохода. Вы капитан этого парохода. Кто же прочтет их лучше вас?!

— Ну, если несколько строк…

Робинс набрал полную грудь воздуха, как это делает певец, который собирается взять высокую ноту:

— Так тому и быть.

Четыре квадрата уюта —

Стол, койка, светильник, рундук.

В четыре квадрата каюты

Я вписан, как в замкнутый круг.

От планшира и до уреза

Соленой японской воды

Закован собою в железо

От радости и от беды…

Больше он читать не стал. И чтобы побороть смущение, тут же начал давать распоряжения боцману. Лицо его вновь приняло суровое выражение. Как и подобает капитану. А не стихотворцу.

Теперь Аллен видел перед собой совсем другого человека. С цепким и твердым взглядом, решительным голосом и жесткими движениями. Даже брюшко стало менее заметным под форменной курткой и положительно обозначило деловую солидность и уверенность.