Невиновных нет - Яна Горшкова

— Нет, ну если без разрешения Локки ты не можешь… — Он пожал плечами и вздохнул, всем видом своим демонстрируя смирение и понятливость. И даже назад подался, дескать, нет так нет.

— Не призывай Ее! — Грэйн быстро открыла глаза, прищурилась и огляделась вокруг с опаской. — Вот еще… вдруг да явится и… — Она осеклась и цепко ухватила его за косу, чтоб не сбежал, а гребень занесла так грозно, словно отсечь собралась этот символ шурианского достоинства.

— Явится — и что? — вкрадчиво поинтересовался лукавый змей, аккуратно вынимая у нее из руки гребень.

— И остановит, конечно же, — сердито отозвалась эрна Кэдвен и нахмурилась, прикинув, что узелок на кожаном шнурке придется, похоже, перегрызать… а иначе ведь не расплести! Да и сидя боком на бревне, делать это не слишком удобно… — Ты собираешься помогать или так и будешь сидеть и глупо ухмыляться? — и решительно закинула ногу ему на колени, устраиваясь понадежней и поближе, да еще и бедрами обхватила покрепче… иначе ведь можно упасть, верно? Обладатель мокрых кос и прочих достоинств помимо понятливости проявил еще и сообразительность и осторожно придержал ее за талию. — И только попробуй меня уронить. Загрызу!

Замысловатое плетение послушно распадалось на длинные и тяжелые пряди в ловких руках ролфи. Она не слишком торопилась, впрочем. Зачем, если погружать загрубевшие пальцы в шелковистые волосы так приятно? И запах… Ноздри Грэйн подрагивали, пробуя эту смесь — темный, илистый — речная вода, и пряный — дикие травы, и дым костра… и еще чуть-чуть ветра с высоких синих ледников, и слегка солоноватый — влажной кожи, и тревожный — стали… и пьянящий, резкий, от которого сама собою взъерошивается шкура и мурашки сбегают вниз по хребту… то ли смолы, то ли меда… но это уже не запах, это вкус — совсем же другое дело…

— Ну и зачем тебе гребень? — слегка севшим голосом вопросила Грэйн, распустив левую косу, и, сосредоточенно закусив губу, принялась за правую. — По мне, так они и без гребня хороши… — и задумчиво поднесла одну прядь к носу, принюхиваясь. — И хорошо пахнут.

— Ролфи и впрямь умеют страшно пытать врагов, — напряженно вымолвил бывший рилиндар. Он больше не улыбался и весь стал застывший, будто камень — но это был очень горячий камень, надо признать. От неподвижных, чуть дрожащих рук на поясе Грэйн наверняка останется потом выжженный след, но ведь, чтобы это проверить, ей пришлось бы отвлечься… а отвлекаться она не желала. Тем более что затягивать пытку слишком надолго — все-таки не в ролфийских традициях.

— Ну вот, — прошептала она, запустив в густые тяжелые волосы уже обе руки, и чуть напрягла бедра, приподнимаясь. — Совсем же другое дело.

Черные, блестящие, они не струились — извивались, словно живые змеи. Оплели ей руки, скользнули дальше, заставив вздрогнуть от вкрадчивого медлительного прикосновения, странно, очень странно контрастируя с белой ролфийской рубашкой и светлой ролфийской кожей.

«Странно это, очень странно… — урывками думала Грэйн, пока шурианский воин расправлялся с ее рубашкой так безжалостно, словно это было захваченное им знамя Удэйна-Завоевателя. — Очень, очень странно!.. — думала, впиваясь зубами в его плечо и тут же зализывая ранку. — Совсем странно! — сплетая свое рычание с его шипением и вскидываясь навстречу. — Непонятно!»

— Непонятно… — неровно выдохнула в одуряюще-пряно пахнущие черные пряди рядом с ухом. — Непонятно совсем. Ты же змей?

— Ас-с-шшш… — подтвердил Элир, переворачиваясь на спину и ее перекатывая на себя.

— Тогда… — ролфи приподнялась, прогнулась и слизнула капельку пота с беззащитно открытой ямки ключицы, — ты должен быть холодным и… — она сползла пониже, пробуя губами кожу, чтоб убедиться в своей правоте, — и…

— Скользким? — предположил он, обеими руками приподнимая и рассыпая серебристые ролфийские волосы.

— Нет, — Грэйн мотнула головой и приложила ухо к груди слева, вслушиваясь. — Сердце бьется — и быстро как! Непонятно, непонятно… — и пощекотала дыханием живот. — Коварным должен быть! И хитрым. Как змей.

— А я коварный, — он со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. — И хитрый.

— Однако ж попался, — хмыкнула ролфийка, добравшись наконец-то до цели — огненной змеи, свернувшейся на гладкой коже шуриа.

— Это такая военная хитрость, — заверил бывший рилиндар, пытаясь привстать — но Грэйн одним движением руки пресекла поползновение:

— Лежать. Или укушу.

— Главное — не отгрызай, — пробормотал пленник ролфийских опасных объятий. — Я же воин, и хитрости у меня — военные…

— А вот и проверим сейчас, — буркнула ролфи, пристально вглядываясь в змеиный знак. — Ну-ка… сразу же хотела рассмотреть поближе — так ведь не дал же… Не татуировка, — отметила, принюхавшись и проследив пальцем каждый изгиб охваченного пламенем гибкого тела. — И не рисунок, — убедилась, повторив тот же путь уже губами. — Я еще вспомнила! — увернулась от рук, готовых утянуть ее обратно вверх. — Змеи же ядовитые! Ты — ядовитый? — поинтересовалась, щелкнув зубами.

— Хёлаэнайя… — угрожающе прошипел он, но осекся, напряженно следя за ее движениями.

— Что? — ухмыльнулась Грэйн во все ролфийские белые клыки. — Неужто отр-р-равлюсь?

— Бешшшеная ролфи, — шипел он и впрямь по- змеиному, но ей как раз это и нравилось, то, как шипел. — Рискуешшшь…

— Ну так попробуй меня усмиррррить… — жадно прошептала она. — Победить — попррробуй… — зная, что непременно, обязательно попробует. И это тоже ей нравилось.

А туман шуриа, должно быть, и впрямь нашаманил, ведь белое марево иновременья и иномирья не рассеялось до тех пор, пока обе шурианские косы не оказались честь по чести аккуратно заплетены. Правда, совсем не шурианским способом, но что поделать, если Грэйн умела плести только ролфийские традиционные боевые косы?

Если бы эсмондам не было строжайше запрещено ношение драгоценных украшений, то тив Херевард вознаградил бы свои уши бриллиантовыми серьгами — за все причиненные им страдания. За последние двое суток в них влилось такое количество словесной грязи и глупости, что впору приобретать затычки. Амалер вообще очень шумный город, здесь всегда дует ветер, гудит море, кричат чайки и местные жители переговариваются между собой исключительно на повышенных тонах. И не важно, что таков акцент, слышать эскизарский говор с непривычки не очень-то приятно. Особенно из уст Лайд Эск.

С графа причиталось теперь не только за оскорбительное пренебрежение высоким визитером, но и за продолжительную беседу с его супругой. Такого количества ревнивого бреда тив Херевард не слышал давно, еще со времен ветреной молодости, когда вопросы «любит — не любит» волновали его больше, чем теологические споры с непримиримыми в вопросах веры оппонентами. Определенно, у Лайд Эск не все в порядке с рассудком. Не может ведь женщина все время пребывать в истерическом раздражении, характерном для дней, предшествующих лунным очищениям? Или может?