Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Когда Хью было полтора года, я сказала Марку:

— Мне бы так хотелось еще одного ребенка!

Он не возражал, но засмеялся и сказал:

— Ты еще не устала от детей? При трех шумливых сыновьях и одной очень горластой дочери?

Отвечая ему, я высказала мысль, которая меня преследовала:

— В следующем году мне будет сорок, — сказала я, — а как только исполняется сорок, рожать становится сложнее и опаснее. Мне остались всего какие-то месяцы.

— Ты говоришь так, будто сорок лет — это конец жизни! — сказал он, улыбаясь. — Я уверен, что кое-что еще остается!

Ему было двадцать девять.

Моя вторая дочь родилась в декабре, в самом конце девятнадцатого века. Я не разрешила назвать ее Джанной, поэтому мы назвали ее моим настоящим именем, Жанна, и окрестили ее сразу после Рождества. Через три дня ушел старый год, и хотя королевский астроном сказал, что конец девятнадцатого века официально наступит тридцать первого декабря 1900 года, мы в далеком Корнуолле не обратили на это внимания и отпраздновали приход нового столетия в конце 1899 года. Двадцатый век! Помню, мы все были очень веселы, немного благоговели перед тем, что вступаем в новую эпоху, но и взволнованы, словно все лучшее еще было впереди и каждого ждала земля обетованная. Тот Новый год мы отпраздновали великолепно, и, когда в полночь услышали звон колоколов, переливающийся по пустоши, не догадывались, что они возвещают гибель большим домам, таким как Пенмаррик, и смерть тому образу жизни, который мы вели.

3

Пришло время бурской войны, газеты были полны сообщений о борьбе Англии против фермеров голландского происхождения в Южной Африке. Поскольку это был крайне спорный вопрос не только между тори и либералами, но и между либералами и другими либералами, война скоро стала главным предметом обсуждения, когда речь заходила о политике. Волна патриотизма, прокатившаяся по стране, повлекла за собой волну записи в добровольцы; молодые мужчины, оставляя дома, шли в армию, чтобы рисковать жизнью в далекой заморской стране.

— Ты ведь не пойдешь в армию? — спросила я испуганно, после того как Рассел Сент-Энедок уехал из Сент-Ивса в Лондон с намерением оттуда отправиться на войну. — Ты ведь не рвешься воевать, дорогой?

Но мне не нужно было волноваться. Марк, как всегда, когда речь заходила о политике, отстаивал необычную точку зрения, которую большинство его сословия не разделяло.

— Конечно нет! — резко сказал он. — Мне и во сне не приснится такая идея. Во-первых, я считаю, что любая война чудовищна и непростительна, если только речь не идет о защите своей семьи и земли. Во-вторых, я не одобряю Британскую империю, когда ее внешняя политика превращается в ура-патриотизм, и наконец я совершенно не уверен, что буры не имеют права принимать свои собственные решения без внешнего вмешательства. Мне не нравится их достойное сожаления отношение к черному населению, но проявление силы со стороны самой сильной в мире нации только убедит их в том, что за такое отношение следует держаться. Скоро они превратятся в мучеников, и в мировом общественном мнении Британская империя уподобится хулигану, слишком склонному к размахиванию палкой. Нет, моя дорогая, у меня есть дела поважнее, чем идти на войну, которую я в высшей степени не одобряю! Большего патриота, чем я, трудно найти, но я не очень доверяю политикам и еще меньше доверяю войнам. Когда я думаю об истории, о том, сколько бед и страданий войны принесли стольким людям, притом, что результат обычно нулевой, я не перестаю удивляться, почему человечество не учится на ошибках прошлого.

Итак, он не записался в армию. Но его брат Найджел не разделял его взглядов и вскоре отправился в Южную Африку. Я никогда не видела Найджела, поскольку они с Марком не общались со времени смерти их отца, и вскоре узнала, что встретиться нам не суждено. Он погиб в бою в 1900 году и, поскольку не был женат, оставил свои средства и собственность матери.

— Великий Боже! — сказала Мод Пенмар с характерным для нее отсутствием какого-либо чувства, напоминающего жалость: — Что я буду делать с этим проклятым домом? Он мне не нужен! Может, тебе? Забирай его, если хочешь, и деньги тоже. Из наследства Касталлаков мне ничего не нужно.

Получив известие о смерти Найджела, она приехала к нам, но, хотя я и готова была посочувствовать ей в ее потере, в сочувствии она совершенно не нуждалась.

— Он был милым мальчиком, — сказала она просто, — но глупым. Марк поступил правильно, не завербовавшись в армию. К чему отправляться за шесть тысяч миль, чтобы воевать с кучкой иностранной деревенщины? Пусть жители колоний сами решают свои собственные споры. В конце концов, не за этим ли они в первую очередь определяются там на жительство? Чтобы плакаться на груди у родины-матери, как только случится стычка с какими-нибудь другими белыми людьми, которые даже не говорят по-английски? Не знаю, куда в наши дни катится империя, я так и сказала Найджелу, но Найджел возразил, что под угрозой моральные устои и что его моральный, а также патриотический долг — идти на войну. Что ж, разумеется, я целиком на стороне патриотизма и моральных обязательств, но все равно очень печально, что я больше не увижу Найджела только потому, что нынешние колонисты явно не обладают той силой духа, которая воздвигла империю.

— Конечно же, — сказала я осторожно, — вы будете очень по нему скучать.

— Да, несомненно, — ответила она угрюмо. — Я не знала его так хорошо, как Марка, но он был милым мальчиком. Добрым, очень добрым… Я его любила. Но когда я уехала из Гвика, ему и двух лет не было, и я не видела его до тех пор, пока он не стал взрослым. С Марком было по-другому. Я постоянно виделась с Марком, когда он рос.

— Три раза за двенадцать лет, — сказал Марк.

— Да, но… — Они опять начали ссориться, чуть ли не скандалить, и преждевременная смерть Найджела была на время забыта.

— Полагаю, мне следует забрать особняк Гвикеллис, — позднее без энтузиазма решил Марк. — Касталлаки жили в Гвике сотни лет. Без сомнения, я должен сохранить поместье в семье. — Некоторое время он был озабочен этой проблемой, но наконец, в 1901 году, незадолго до смерти королевы, ему удалось сдать дом и поместье на срок в пятьдесят лет полковнику индийской армии в отставке и таким образом избавиться от замка, сохранив на него юридические права.

У него появилась привычка три раза в год ездить в Лондон или в Оксфорд, чтобы заниматься исследовательской работой, и я наконец привыкла к тому, что видела его все меньше и меньше. Его последующим проектом было исследование меняющихся социальных условий в двенадцатом веке, и уже нашлись издатели, готовые опубликовать работу, как только рукопись будет закончена. В Оксфорде его теперь хорошо знали; ему даже предложили научную должность, но ему не хотелось читать лекции и заниматься другой работой на факультете, он был доволен тем, что мог продолжать заниматься писательством. Но академический мир привлекал его; я видела, с каким нетерпением он ждал поездок в Оксфорд, а из его писем понимала, как тамошняя атмосфера оживляет его. Понемногу, почти незаметно, его привычки менялись; он чаще ездил в Оксфорд, оставался там дольше, реже писал письма. Вскоре он снял там квартиру.