Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале - Михаил Дитерихс

В промежутке между дверями парадного хода нижнего этажа и на деревянном помосте перед крыльцом этого выхода, на небольшом слое наносного песка, сохранились следы босых ног со свертками по краям следов песка, пропитанного кровью. У крыльца сбоку было набросано порядочно песка, и в нем – такие же свертки, пропитанные также кровью. Ясно было, что люди, мывшие пол, ходили по нему босыми ногами, пользовались для замывки, кроме опилок, песком, ступая на него мокрыми, окровавленными ногами, и песок этот сворачивался и спадал с их ног при выходе на крыльцо, где и заметался в угол.

В комнате, занимавшейся Великими княжнами, кроватей не было; их походные кровати, привезенные из Тобольска, были сложены со всем багажом в каретнике. Но когда на внутреннюю охрану пришли палачи из Чрезвычайки, то эти последние взяли из каретника походные кровати и поставили их себе в средней большой комнате нижнего этажа, где они и оказались 28 июля. На одной из этих кроватей, ближней к проходу, не было чехла на спинке; он валялся наверху в столовой с кровавыми следами обтертых о него рук. Это кто-нибудь: или Янкель Юровский, или Исаак Голощекин, или Белобородов, осматривавшие после убийства трупы и снимавшие со своих жертв кольца, часы, браслеты, – уходя быстро наверх для грабежа и проходя мимо кроватей палачей, сорвал с ближайшей чехол и, не останавливаясь, обтирая на ходу свои преступные лапы, бросил чехол по пути в столовой.

Таковыми, по свидетельству серьезных людей, бывших на осмотре дома 28 июля, обрисовываются следы преступления, оставленные убийцами в доме Ипатьева и не зафиксированные в свое время Сергеевым.

Угловая комната верхнего этажа с двумя окнами, выходящими на Вознесенскую площадь, и двумя – на Вознесенский переулок, служила спальней бывшему Государю Императору, Государыне Императрице и наследнику Цесаревичу. Левое окно, выходящее на площадь, имеет снаружи частую железную решетку. На правом окне, на левом его косяке, рукой Государыни начерчен египетский знак благополучия и под ним поставлена дата: «17/30 апреля 1918 г.» – день приезда Их Величеств в Ипатьевский дом. Кругом повсюду, – на умывальнике, на полу, на подоконниках, – разбросаны вещицы туалетных принадлежностей и повседневного обихода. Тут же книги духовного содержания: Евангелие, Библия, церковные восковые свечи, пузырьки со святой водой; все, несмотря на разгром, причиненный чужими и чуждыми руками, свидетельствовало о глубоко религиозных душах бывших обитателей этой комнаты – Государя Императора и Государыни Императрицы.

В смежную комнату по Вознесенскому переулку ведет дверь без дверных половинок; это комната Великих княжон. Она имеет одно окно с двойной заклеенной рамой без форточки и приходится как раз над комнатой нижнего этажа, где было совершено убийство. Комната была почти без мебели: у стены стоячее зеркало, два кресла, столик, два стула – все это вещи Ипатьева. Но по всему полу, в печах – былые вещицы Великих княжон, им дорогие памяти, памятки, подарки родителей и близких людей, свидетельствовавшие о нежной дружбе, любви и заботе, царивших между членами этой Семьи, и также целый ряд остатков от священных предметов и книг, служивших духовной поддержкой сестрам в последние мрачные дни их земной жизни.

Эти две внутренние комнаты – последний земной приют в жизни Августейшей Семьи бывшего Государя Императора Николая Александровича.

Рядом с комнатой Великих княжон по Вознесенскому переулку, но без соединительной двери между ними, была угловая комната, в которой помещалась Анна Демидова. Из ее комнаты и из комнаты Великих княжон – выходы в столовую, из которой три двери выводили: одна – в залу, другая – в буфетную, проходную комнату, где помещался доктор Боткин, и третья – на террасу и в садик. Зала выходила окнами на Вознесенский проспект, а проходная комната доктора Боткина – в садик; из нее были ход в кухню и дверь во внутренние сени, или на площадку, где помещались уборная и ванная и откуда внутренняя лестница спускалась в нижний этаж дома. Там, внизу, лестница выводила в черные сени, из которых через две комнаты нижнего этажа, расположенные по заднему фасу дома, приходили в парадные сени нижнего этажа и в комнату, где совершилось убийство. Эта комната была самой глухой в доме, так как помимо ее углубленного положения в земле, как полуподвальной, она была еще отгорожена от Вознесенского переулка двумя рядами высоких заборов, захватывавших и парадное крыльцо нижнего этажа. Свет в этой комнате от зажженного электричества совершенно не был виден с улицы. Переулок был тихий, и в то время мало кто из жителей решался ходить по нему мимо домов Ипатьева и Попова. Полуподвальное положение комнаты в значительной степени поглощало всякий шум, исходивший из этой комнаты, и должно было заглушать выстрелы во время расстрела.

* * *

Стены всех комнат нижнего этажа, где квартировали сначала охранники-рабочие, а затем охранники-палачи, наружная стена дома на террасе, где дежурили часовые, будка дежурного часового на углу, образуемом заборами, были испещрены многочисленными разнообразными, циничными и похабными надписями, порнографическими рисунками, безграмотными хулиганскими стихами и хитровскими изречениями. В любом городском саду или месте, отведенном для общественного гулянья, в беседках, на скамейках и различного рода балюстрадах можно видеть ту же, ни в чем не отличающуюся, грязную литературу. Это отражение многих грустных причин последних десятилетий и главное – условий воспитательного характера, которые в некоторых отношениях накладывали одинаковые печати на юношу привилегированных классов, и на юношу обыкновенного обывателя, и на парня в деревне и на заводе, и на хулигана, выросшего в трущобах Вяземской лавры или Хитрова рынка.

Грустное, тяжело-грустное впечатление рождалось прежде всего при виде этих паспортов духовной немощи людей, собственноручно воспроизведенных авторами в порыве притупления своего человеческого сознания. Жаль делается потом этих людей; до боли жаль их за их слепоту перед собственным существом. Но еще более жаль их родителей, воспитателей, руководителей, среды, их окружавшей, и общества, на них влиявшего, которые заботились о сбережении их жизни, а души губившие.

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит».

О чем трактуют эти жалкие авторы-охранники с Сысертского завода и Злоказовской фабрики в своих писаниях и мараниях?

Прежде всего, они свидетельствуют о своей беспредельной темноте; в своей развращенности, в своем цинизме и в полном отсутствии мало-мальски сознательной мысли они, очевидно, видят положительные стороны преподававшихся им высоконравственных лозунгов свободы, равенства и братства, но, к сожалению, в плоскости узкого, материального социализма. Они упиваются своей плоской литературой; видно, как, захлебываясь, соревнуясь друг с другом, каждый старается загнуть, завернуть заковыристее другого. Видно, что все их революционное сознание сконцентрировалось только в области этого беспредельного цинизма в самых широких рамках.

Что берется ими в качестве тем для своей площадной литературы повсюду: в стихах, прозе, остроте, брани? Сплетни, гнусности, грязь, созданные искусственною молвою, созданные флюгерной печатью и агентами германского генерального штаба и… ни слова чего-либо своего, народного, бытового, социального, духовного; ни слова о какой-либо вине Царя перед народом, обвинений в гнете, насилиях, тяготах и жестокости. Ни слова о том, чем так старались искусственно и натянуто напичкать их из области правительственных погрешностей Царя перед народом.