Дважды коронован - Владимир Колычев

Пришел его черед идти в соседнюю комнату, но вернулся он быстро и на своих двоих. Правда, демонстративно держался за почки, как будто их ему отбили. Стыдно ему. Блатным он не был, хотя на воле жил по понятиям. Бандит он по жизни, в рэкетирской бригаде состоял, и для него западло прогибаться под ментов. Но дрогнул он...

И Телок не сопротивлялся, вышел из соседней комнаты живой и невредимый. И в глаза Спартаку при этом смотреть не стеснялся. Дескать, я не блатной, и мне такие передряги ни к чему. Все верно, он груздем не назывался, и в кузов ему совсем не обязательно. Барбос пытался изображать из себя блатного, даже отрицалой собирался себя объявить – но, видно, расправа над Спартаком сломала его... Что ж, у каждого свой путь.

Спартак не видел мух и не слышал их жужжания. Но начальник тюрьмы почему-то похлопывал себя по руке мухобойкой. Жарко у него в кабинете, но мухи здесь только мертвые, в окне, между стеклами. Как-никак зима на улице, какие могут быть мухи?

И все-таки они были. Вернее, мушки. В глазах. По дороге в кабинет к начальнику тюрьмы конвоиры несколько раз двинули Спартака дубинкой по шее. Видимо, решили разогреть его перед встречей на высшем лагерном уровне. Но и без этой подогревки Спартак чувствовал себя по меньшей мере неважно.

В лазарет его не отправили и через медкомиссию пропускать не стали. Барбос и Телок помогли ему переодеться в лагерный макинтош, отвели в спальное помещение карантина и уложили на койку. Там он малость оклемался, но сознание по-прежнему было какое-то мутное и сломанные ребра болели. Их бы вправить и зафиксировать, но нет никому до этого дела. Так срастутся. Неважно, что криво...

Начальник колонии смотрел на него как на муху, которую нужно прихлопнуть, и улыбался. Спартак у него на прицеле, осталось только руку опустить.

Крупный мужик, холеный, волосы черные, смоляные, модельная стрижка, брови густые, широкие, но ни одна волосинка не выпирает. И ногти обстрижены аккуратно, пилочкой подточены. Форма с иголочки, отглаженная, на плечах полковничьи звезды. Черты лица грубые, сермяжные, глубокие морщины на лбу. И натура у Аржанова мужицкая, но так хочется выглядеть аристократом. И положение к этому обязывает. Как-никак первый барин на этой деревне.

Он долго смотрел на Спартака, затем ручкой мухобойки зацепился за листок на столе, пододвинул его к противоположному краю и коротко бросил:

– Подписывай.

– Не буду.

Спартак поймал себя на невольном желании оглянуться по сторонам. Будто в кабинете помимо них могли находиться мусора с дубинками.

– Почему? – с удивлением спросил полковник.

– Не буду сотрудничать с администрацией. И работать не буду.

Жаль, что законный вор не должен работать на производстве. Спартак совсем не прочь возглавить какую-нибудь бригаду. В работе и время быстрей летит, и ценность свою чувствуешь. Хороший специалист или толковый начальник всегда в почете. Но увы...

Не очень-то хочется ему быть законным вором, и без этого неплохо жилось. Но поздно уже отступать. И позорно. Его пацаны не живут по воровским законам, у них свои понятия, но авторитет Спартака среди знаменской братвы точно рухнет, если он вдруг ссучится на зоне. Серьезные люди не уважают отступников. Это почти что предатель. А как можно верить предателю?

– Но так нельзя. У нас все здесь работают, такой порядок. А кто нарушает порядок, тот сидит в штрафном изоляторе.

– Пусть будет штрафной изолятор.

– На улице зима, и в штрафном изоляторе холодно.

– Это непорядок.

– Знаю. Но ничего не могу поделать.

– И вас это радует?

– Меня радует, что у нас в колонии царит настоящий порядок. А у настоящего порядка железная сила. Сила решеток, сила засовов. А люди не железные. Людям хочется есть, спать, им нужно тепло, и, если их лишить всего этого, они сдаются...

– А вы имеете право лишать их еды, сна и тепла?

– Я здесь хозяин, и все здесь зависит от меня. Я решаю, кому и сколько есть, как и на чем спать... И с кем...

– Только давай без этого, – поморщился Спартак. – Твои люди, начальник, отбили мне почки. Это в пределах правил. А если попытаешься меня опустить... Я все сделаю, чтобы до тебя добраться. Убивать меня будут, а я все равно до тебя доберусь. И задушу. Вот этими руками задушу!

Аржанов невольно вздрогнул, когда Спартак протянул к нему руки, и даже открыл рот, чтобы вызвать конвой. Но все-таки справился с растерянностью, стряхнул с себя оцепенение и сам пошел в атаку, презрительно хмыкнув:

– Напугал пуганого! Кто ты такой, чтобы меня пугать?

– Я тот, кто есть, – сурово посмотрел на него Спартак.

– Да знаю я, кто ты такой есть! Ждал, когда ты вором назовешься, а не дождался. Стыдно признаваться, да? Ты не вор, ты скороспелка. «Апельсин»! Ты и воров-то настоящих не видел. И лагерей не видел. И не знаешь, что я для тебя и царь, и бог! Что захочу, то с тобой и сделаю. И опущу, и в ШИЗО сгною! Все могу!

– Я знаю.

– Ну, и чего тогда дергаешься? Ну какой из тебя вор? Зоны не знаешь, порядков тоже... Да тебя сами воры опустят, если ты к ним попадешь. У нас тут самые стойкие, они таких, как ты, не любят...

– И что?

– А то, что зря ты все это затеял, мужик. Я же читал твое дело, звонил насчет тебя. Ты не вор, ты бандит. Рэкет, «крыши», все такое... Зачем тебе эта воровская романтика? Три года у тебя, статья нетяжелая, можешь по одной трети срока уйти. Через год то есть. Если работать хорошо будешь и содействовать правопорядку. Бригаду тебе дадим, станешь доски пилить, в ус не дуть. Через годик выйдешь. Домой вернешься, к жене. Дальше делами своими займешься. А так – только страдания... – Начальник колонии в нервном раздумье постучал пальцами по столу. Не получилось у него прихлопнуть Спартака с одного раза, потому и дергается. – То, что избили тебя, это мы погорячились. Готов принести извинения...

Спартак едва сдержался, чтобы не выразить удивление. Видимо, до Аржанова дошло, с кем он имеет дело. Спартак из Москвы, человек авторитетный и уважаемый, значит, у него могут быть солидные связи. Один звонок на волю, и в колонию нагрянет депутатская комиссия, пресса, затем появится начальство с головомойным шампунем. И неизвестно, чем все это закончится.

– Не надо извинений, начальник, – покачал он головой. – У тебя свое дело, тебе зону держать надо, чтобы никто не рыпался. А тут любые средства хороши. Я тебя понимаю, начальник. И все приму. Карцер, хлеб и вода – пожалуйста. Это по правилам. Только без подлянок, начальник. За подлянку жизнью ответишь...

– Не боюсь я тебя, Никонов. Совсем не боюсь. И твоих людей на воле тоже не боюсь. И твои связи меня совсем не пугают. Так что готовься к веселой жизни.

– Только без подлянок, начальник.

– С моей стороны подлостей не будет, это я тебе обещаю. Но в колонии люди веселые сидят, так что будь осторожен.