Стигмалион - Кристина Старк

– Ты подвел меня! – выкрикнула она. – В который раз.

– В который раз?! Поподробнее с этого места!

– Да ладно, Вильям! Бросать меня в ответственную минуту – это твой неизменный стиль, к которому я уже привыкаю.

– О чем ты?!

– Крыльцо университета, две девушки, один парень… Никаких догадок?

Я прижала к щекам ладони, предчувствуя настоящий скандал. Причем с кучей гадостей в мой адрес.

– Боже, Айви, я думал, мы уже разобрались с этим! – схватился за голову Вильям. – Ты же уже знаешь правду. У нее та же аллергия, что и у меня, и ей нужен был кипяток, черт побери.

– Но мне-то от этого не легче! Весь университет до сих пор считает меня идиоткой! Которую парень бросил на крыльце, а сам укатил с другой!

– Ты преувеличиваешь. Мы по-прежнему вместе, и все об этом знают.

– Я хочу, чтобы ты рассказал всем, по какой причине ее увез, – заявила Айви.

– Нет.

– Почему же?

– Потому что это ее секрет. И рассказывать об этом всему университету или нет, должна решать она.

– Предлагаешь мне и дальше ходить с имиджем лохушки, потому что бедная Долорес боится предстать перед всеми фриком?

– Давай без этих слов! Если она – фрик, то я тоже!

Он стоял напротив нее, бледный как полотно. «Он в бешенстве, видит ли она это?» – думала я, по-партизански выглядывая из-за руля.

– Ну вот снова! – ухмыльнулась Айви. – Не говори о ней то, не говори о ней се! Почему ты постоянно защищаешь ее? Серьезно, Вильям. Начиная с той вечеринки, где мы впервые увидели ее, и по сегодняшний день. Почему?

– Может быть, потому, что ты не упускаешь ни единого шанса унизить ее?

– Я унижаю многих, но защищаешь ты только ее. Все дело в вашей одинаковой болезни? Или в чем-то еще?

– Я не могу понять, почему разговор постоянно сворачивает на Долорес?

– Ответь на вопрос. Ты к ней что-то чувствуешь?

Мое лицо к этому моменту было краснее помидора, я это чувствовала. Мне стало так жарко, что я начала утираться грязной, пахнущей дизелем губкой, которую все это время прижимала к груди.

– Если бы у меня были чувства к кому-то еще, я бы сейчас не стоял здесь, перед тобой, пытаясь разгрести… все это! – взорвался Вильям.

Я закрыла глаза. Вдруг накатила ужасная усталость. Я потратила все силы на уборку и на осмысление фразы, которую он только что произнес.

– Знаешь, что? – сказала Айви так, словно не верила ни единому слову. – Мне бы хотелось, чтобы ты жертвовал другими людьми ради наших отношений, если оно того требует. А не наоборот: нашими отношениями ради других людей.

– Айви, ты серьезно думаешь, что я мог бы бросить человека истекать кровью? Серьезно?!

– Я истекала кровью тоже. Только ты не видел. Внутри!

Вильям расхохотался и отступил от Айви. Нервный смех сотрясал его плечи. Айви вздернула нос еще выше и заявила:

– Знаешь, Вильям… Или ты рассказываешь всем о болезни Макбрайд и спасаешь меня от репутации полной дуры, или мы расстаемся. У тебя есть время подумать до завтра. А завтра у Дженни будет вечеринка, где будет куча народу и где ты можешь попытаться спасти мою репутацию.

– Ты шутишь, – бросил он.

– Похоже, что я шучу?!

Минуту они смотрели друг на друга почти свирепо. Потом Айви сорвалась с места и ушла, отстукивая каблуками злой и яростный ритм – ритм военного марша.

Война началась.

И он не побежал за ней, как я думала. Остался стоять на месте, глядя вслед. Затем сел в машину, ударил по газам и уехал.

Я выбралась из салона, задыхаясь то ли от духоты, то ли от переполнявших эмоций.

Кажется, спокойная жизнь в универе подошла к концу. Скоро о моей болезни узнают все. Не пожертвует же Вильям своими отношениями ради моего секрета? Не пожертвует же он ими ради меня?

Нет и нет. В глубине души я знала это.

* * *

Я вымыла машину, протерла кожу сидений мыльным раствором, вычистила до блеска диски и, пошатываясь от усталости, вернулась домой. И вовремя. Мне позвонил Сейдж и сообщил, что видел плакат, на котором горячая красотка обнимает за шею самого фотогеничного на свете пса. И что он, конечно же, в курсе, что это я. И что в курсе не только он, но еще и вся родня. А бабушка требует себе копию плаката, а иначе она снимет с дома оригинал.

Я представила бабушку в альпинистском снаряжении, ползающую по отвесной стене и сдирающую плакат, и рассмеялась сквозь слезы.

– Ты ревешь, – заметил Сейдж в трубку.

– Нет, – соврала я.

– Что на этот раз?

«Я видела собаку, которую сбила машина, и не смогла даже просто находиться с ней рядом. Не говоря о помощи. Я такое ничтожество. И она умерла, пока звезда рекламы размазывала по лицу сопли…»

– Натерла мозоли во время уборки…

– К черту уборку! Чистый дом – признак зря прожитой жизни! – попытался развеселить меня брат, потом громко чмокнул трубку и велел не раскисать.

Но как только мы распрощались, слезы хлынули с новой силой. Я упала на кровать, вжав лицо в подушку, и разревелась громко и горько, как ребенок…

В дверь позвонили, потом еще раз и еще. Я не хотела открывать, но по ту сторону стоял кто-то очень упертый. Вскочив с кровати и распахнув дверь, я понадеялась, что там будет кто-то, на кого можно наорать.

Но нет, там стоял человек, на которого я не смогла бы повысить голос, – не посмела бы…

– Привет. Твоя машина не закрыта, – сказал мне Вильям. – В салоне горит свет.

– Я мыла ее сегодня и, наверное, забыла закрыть. Спасибо, – кивнула я, боясь поднять на него глаза и разреветься с новой силой.

– Что случилось? – спросил он.

«Я в порядке», – хотела ответить я, но в горле стоял болезненный комок. Я отвернулась и попыталась закрыть дверь, умирая от стыда.

Но Вильям не позволил. Он шагнул ко мне и прижал к себе.

Я сидела на кровати, поджав ноги, обняв подушку и меланхолично глядя перед собой.

А Вильям варил мне суп!

Я бы скорее поверила, что Эллен Дедженерес свяжет мне носки, чем в то, что Вильям Веланд будет варить мне суп! В десять часов вечера на моей кухне. Болтая со мной и закатав рукава стильного черного пуловера от «Адидас». Спрашивая, нет ли у меня аллергии на какие-нибудь специи и водится ли у меня оливковое масло.

Представить только!

Я рассказала обо всем, что произошло. О работе в ветгоспитале, об Андреа и Фергусе, о том, какой важной и нужной я себя чувствовала, пока… Пока к нам не привезли ту собаку и смерть не рассмеялась мне в лицо: визгливо и страшно. Как она ткнула меня в грудь костлявым пальцем и сказала: «Ты никто. Я буду делать все, что захочу. А ты беги и плачь в подсобку, ничтожество…»