Мертвый шар - Антон Чиж

Сразу учуяв, что мальчишка не врет и не блефует, Ардашева испугалась по-настоящему. Не смогла догадаться, что объединяет воровского старшину и чиновника полиции. Сопляк оказался непрост, ох как непрост.

– Я, право, не знаю, – Полина Павловна натурально изобразила смущение.

– Обещаю: все сказанное останется здесь. Расследование неофициальное.

– Что ж, раз так.

– Рад, что договорились. – Родион был строг и невозмутим. – В мире, как это называет Обух, была нищенка Марфуша, блаженная. Перед тем как потерять память, она служила у вас.

Куда и девалась вся неприступная гордость? Ардашева стала обычной напуганной женщиной, которой не хочется ворошить старое.

– Вы уж знаете, что ж еще, – тихо сказала она.

– Ее настоящие имя и фамилия?

– Марфа Ивановна Нежданова.

– Как она к вам попала?

– Помните, рассказывала о подруге?

– Госпожу Кошелеву отлично помню.

– Это было, страшно вспомнить, лет сорок пять тому. Мы еще тогда были молодыми, я только заведение открыла; как Врачебно-санитарный комитет образовали и разрешили дома терпимости официально, так я и открыла, все деньги, накопленные трудом, вложила.

– Благородный поступок. Что дальше?

– И вот прибегает под вечер Глафира сама не своя. Говорит: сестра ее должна родить вот-вот, а мужу ребенка показать нельзя, сразу узнает, что не его. В сиротский дом не отдашь, подкинуть на улицу жалко. Просит выручить. Ну, я и согласилась помочь. Глафира обещала кормилицу прислать. И вот на другой день приносит сверток. А там девчушка чернявенькая такая и глазки разноцветные. Мы ее Марфой после окрестили. Глафира крестной была. Безродным одно отчество: Ивановна, а фамилию с приставкой «не» дают, вы знаете. Глафира придумала – Нежданова. Так и осталось. Марфа у нас росла, стала привыкать…

– В общих чертах повторила путь Варвары Нечаевой.

– Сами понимаете.

– Когда Марфа забеременела, что произошло?

– А ничего. Срок выносила, а рожать ее Глафира забрала куда-то. После сказала, что ребенок умер, бедняжка умом двинулась. Потом узнали, что она стала нищенкой Марфушей.

– То есть вы лично не видели умершего ребенка?

– Мало мне своих грехов.

– Кто его отец?

– Неизвестно. Уж поверьте, не знаю. Столько проходит…

– Чудесно. Господин Обух пока не потребуется. А теперь хочу услышать такой же честный рассказ о госпоже Незнамовой.

– А это еще зачем? – удивилась Ардашева.

– Здесь вопросы задаю я, – напомнил чиновник полиции. Прямо скажем нехорошо: так грубо с дамой. Но что поделать, какая дама, таков и разговор. – Примерно семнадцать лет назад Олимпиада Ивановна забеременела. При родах ребенок умер и похоронен на Смоленском кладбище. Сам видел могилку.

– После этого Липа и не вернулась. Стала бланкеткой. Слышала, неплохо теперь живет, на содержании, в бильярд играет. Увидите – привет передайте. Я на нее зла не держу. Не то что Варварка, змея.

– Отец опять неизвестен?

– Липа, конечно, знала, но от меня скрыла.

– Почему этот ребенок погиб?

– Откуда же мне знать. У Липы спросите.

– Значит, Незнамова тоже рожала не здесь?

– Ну, что вы такое говорите! Какие у нас роды, здесь мужчины бывают. Глафира ее забрала.

– Кошелева и здесь приняла живейшее участие?

– Что тут такого? Все-таки ее родственница…

– Да вы просто чудо! – вскричал Родион в порыве. – Воспитательный дом завели. Три поколения проституток на ноги поставили. Великолепно!

Ардашева насупилась:

– Что вы так? Я с вами по совести, а вы…

– Не обижайтесь, это глупость. День сегодня такой необычный. Вот язык и метет что попало. – Родион встал и поклонился. – Благодарю вас за помощь.

– Я-то мало что знаю, вы бы Глафиру спросили.

– Спросим, – пообещал Ванзаров и направился к выходу, но вдруг обернулся. – Старая подруга не появлялась у вас на днях?

– Проверяете? Зря это. Вижу: сами знаете, что прибегала. Такая неожиданность, года два не виделись, а вчера объявилась.

– Зачем?

– Умоляла: если кто будет расспрашивать про Марфу или Липу, сказать, что ничего не знаю. Я ведь ей обещала. Слово дала, поклялась. Ах, еще один грех. Все из меня вытянули.

– Предупреждал же, мы не берлинская полиция, есть особые методы.

Юноша благополучно исчез. А в прожженную душу Полины Павловны закралось сомнение: уж не провел ли ее, такую опытную, хитрую и мудрую, желторотый юнец? И если не с Обухом, такими вещами не шутят, то уж с Липой – наверняка. Как закралось, так и поселилось уже накрепко.

Настроение госпожи Ардашевой было испорчено основательно, даже деньги пересчитывала без всякого удовольствия.

Участок встретил своего временного главнокомандующего триумфальным рапортом. Как ни странно, но полиция живет не только логикой. Иногда ножками побегать надо да лично проверить все углы и закоулки. Благодаря рвению чиновников следы госпожи Москвиной были обнаружены. Оказалось, пропавшая красавица сняла номер в гостинице второго разряда «Белград», из которой переехала в меблированные комнаты Пашковского на Садовой, а из них перебралась на частную квартиру на той же улице. Барышня была жива, здорова, хорошо обеспечена. Пропажа Афины Игнатьевны объяснилась на удивление просто, что и подтверждал соответствующий документ. Только вот один вопрос: как честно рассказать благородному отцу, какое счастье его ждет? Ванзаров не знал.

– Благодарю, господа, вы справились отменно, – печально сказал он.

– Ждем новых поручений, – успел за всех господин Редер.

– Их не будет. Розыски практически закончены. Остались мелкие детали, но я сам справлюсь.

Горя желанием служить, что бывает крайне редко, чиновники разошлись по столам. А Родион занялся тем, что любил больше всего, не считая, конечно, варенья, – принялся думать.

Не каждому понятна такая страсть. От думанья ничего хорошего не жди. Жить лучше не думая и не зная. Куда приятней прятаться за иллюзиями, чем знать правду. Лишнее все это для обыденной жизни. А для службы в полиции – и подавно. Однако герой наш устроен так хитро и неправильно, так глупо и прямо, что не может отказаться от думанья. И, разумеется, сам себя за это наказывает. Потому как думанье приводит к таким выводам, от которых становится тошно. Но кто сказал, что истина должна быть приятной? Никто такого не говорил. Нет, господа, истина как перец: обжигает. Родион ощутил это жжение: известно почти все, только радости от этого никакой. Да какая радость, невыговариваемая печаль поселилась в стальном сердце. Никакого удовольствия от победы над роком семейства Бородиных не испытал он. И в чем удовольствие? Не в наказании же. Тем более ничего подобного не будет. Вот ведь парадокс: хочешь раскрыть преступление, все силы в это вкладываешь, а в одном шаге от триумфа оказываешься по горло в мерзкой тине. Ну ничего, вытерпит.