Очарование зла - Елена Толстая

Эфрон ощутил такой прилив благодарности к Дугласу, что безропотно допил из стакана воду и только после этого направился к выходу. Он понял в этот миг, что сейчас больше всего на свете ему хотелось бы увидеть Алю. Но дочка — в Москве, ужасно далеко. Внезапно она представилась ему заложницей, пленницей с пистолетом у виска. И если ее отец не сделает того-то и того-то, то некто неизвестный нажмет на спусковой крючок.

В следующий миг Эфрон услышал собственный тихий, горловой смех. Так. Истерика, о которой его предупреждали, начинается. Он быстро свернул за угол нарядной улочки и остановился перед небольшим баром. Там уже было битком набито: наступал вечер, и люди стекались в знакомое место, чтобы расслабиться.

Первый же стакан развеял странные туманы, клубившиеся в голове. Все лица, мелькавшие перед глазами и в памяти за минувшее утро, смазались, только одно осталось четким, одно, которое не вспоминалось за все эти часы: лицо Марины. Она выглядела далекой и неправдоподобно молодой, с круглым подбородком, мягким золотистым завитком на пухлой щеке. Да, и в очках. В те годы она носила очки — изредка.

Она всегда была сильнее. Она всегда решала: как быть, как поступать. Если она допускала ошибки, то делала это так властно, что у него не доставало сил пресечь их. Приходилось просто ждать, пока ситуация исчерпает себя.

Избрав собственный путь, он рассчитывал вызвать ее уважение. Тщетно. Она по-прежнему считала его бессильным. Ее властная тень по-прежнему стояла рядом, протяни только руку — и коснешься. Наверное, она презирала его. Но никто и никогда не был так сильно, так исступленно ему предан.

— Марина, — проговорил он вслух.

Какой-то господин покосился на него, но промолчал. Эфрон знал, что тот видит: пьяный человек смотрит в стакан и называет его женским именем. Привычная картина.

Когда Марина едва не ушла от него к Болевичу, Сергей думал, что умрет. Он знал, что ничего не мог дать ей, он знал, что она в своем праве — страстной женщины и гениального поэта — увлечься красивым мужчиной, найти в нем источник вдохновения, источник самой жизни. Сам он давно не был для нее таковым. Просто муж, неудачник, которого она таскала на плечах.

Эфрон с детства боялся бедствий и катастроф. Болезней, смерти. Он ощущал близость какого-то страшного конца. Никогда не мог заснуть, пока все домашние не собирались дома, и оттого мать перестала ходить в театр, всякий раз заставая сына в слезах, вспотевшим от ужаса.

Чувство ожидания чего-то ужасного не покидало его никогда, даже в самые счастливые времена. Собственно, в счастливые времена — особенно. И когда первая катастрофа разразилась — она не была неожиданностью. Так ему во всяком случае, казалось. Марина едва было не оставила его…

Марина! Что говорить о Марине? Даже на войне он не участвовал ни в одном победном наступлении. Зато ни одна катастрофа без Эфрона не обходилась. Чему тут следует удивляться?

То невидимое копошение в русской среде, которое так раздражало и нервировало комиссара Роша, продолжалось весь сентябрь. О наличии некоего «своего человека» у русских в прокуратуре Рош, разумеется, догадывался, и потому обыск в «Союзе» был произведен прежде, нежели противная сторона успела принять надлежащие меры. Захваченные документы ошеломляли.

Тем временем, пока велась обработка полученного материала, советские агенты нанесли второй удар, с совершенно неожиданной стороны: Рошу оставалось только крякнуть и приняться за сложную работу увязывания двух дел в одно. Из Лозанны торопили с уликами, а управление Сюртэ Насиональ наседало с поисками врагов общественного порядка в Париже…

Это событие буквально сотрясло эмигрантскую Русь. И заключалось оно в том, что бесследно исчез генерал Миллер, глава Русского общевоинского союза. Это было уже второе таинственное исчезновение главы РОВСа; первым был генерал Кутепов — и он тоже пропал. Прямо какое-то колдовство!

Скорбное известие принес в особнячок на окраине Парижа генералу Скоблину полковник Мацылов. Типический полковник, округлых очертаний, с бритым черепом, в очках. Он прибыл к дому Скоблина среди ночи, на автомобиле, и решительно постучал в дверь, послужив тем самым причиной неурочного вставания с постели Надежды Васильевны Плевицкой, пленительной супруги Скоблина. Облаченная в халат, Надежда Васильевна долго препиралась с Мацыловым у запертой двери:

— Кто пришёл?

— Полковник Мацылов! — топотал подкованными сапогами полковник. — Мне необходимо переговорить с Николаем Владимировичем! Срочно!

— В столь поздний час? — сладко зевала Надежда Васильевна.

— Дело неотложное! — голосом, который, должно быть, так любили полковые лошади, ответил Мацылов.

Надежда Васильевна, шурша подолом, отошла от двери. В глубине дома слышен был ее голос: «Нико-ля-а… К вам пришли!» Мацылов в нетерпении принялся расхаживать по крыльцу. Мерный звук собственных шагов усыплял его, как будто он стоял в карауле, но затем он вспоминал о деле, которое его привело, и снова встряхивался.

Наконец у двери послышалась возня, затем защелка отодвинулась, и на крыльцо упало желтое пятно света. Посреди этого пятна стоял сам генерал Скоблин, с заспанным лицом, в полосатом халате.

Мацылов развернулся к нему фронтом.

— Адмирал Кедров просит вас срочно прибыть в управление!

Скоблин подавился широченным зевком:

— Что случилось? Почему такая срочность?

— Николя! — трагически зашептала Надежда Васильевна. — В чем дело?

Николя взял ее за руку, больно стиснул. Надежда Васильевна девически пискнула и замолчала.

Мацылов рыкнул:

— Исчез генерал Миллер!

Вот так и у знали…

* * *

В управлении РОВСа собрались, невзирая на ночь, все шишки этой организации: генерал Кусонский. рослый, костлявый, устрашающе похожий на оживший скелет, адмирал Кедров — седовласый и загорелый, что придавало ему сходство с негативной пластинкой для дагерротипа; полковник Мацылов ввел Скоблина.

Неизвестно, откуда повелись эти ночные посиделки. Прежде любое дело, кажется, могло подождать утра. Ну разве что дворцовые перевороты вроде убийства государя Павла Петровича. А так: рапорт, затем — ужин, спокойный сон до рассвета и уж после восхода солнца — разбирательство.

Может быть, все началось с войны. С последней войны, с германской. Нельзя безнаказанно нарушать правила. В 1812 году Россия нарушила принятое в Европе обыкновение не воевать зимой. И победила Наполеона. Германская война принесла отмену еще одного запрета — не воевать по ночам. Теперь воевали круглые сутки. И заседали круглые сутки.

Да, в этом все дело. Двадцатый век все окончательно испортил. Невозможно стало жить.

— Итак, господа, — провозгласил адмирал Кедров, — теперь все в курсе случившегося. Генерал Миллер бесследно исчез. Нам надлежит обсудить и… принять меры.