Призрак пера - Аличе Бассо

Теперь лезвие определенно не касается шеи Бьянки, а глаза Ла Манты затуманились подступающими слезами. До этой секунды я старалась смотреть прямо на него, замечая движение ножа только боковым зрением. Но сейчас меня действительно интересует только его выражение.

– Ну хорошо, – бормочет он. Медлит. Подбирает слова. И я его не тороплю, тоже молча ожидая. Наконец: – Если думаете одурачить меня этим… – Его глаза молят об утешении, но голос звучит сурово и вызывающе. Будто два разных человека. – Я преподаватель математики, и моя семья погибла в том… том несчастном случае. Ничего такого, что вы, легавые, не могли раскопать в своих чертовых штуковинах, каких-нибудь базах данных или перекрестных опросах. – Чувствую, как Берганца уже открыл рот и раздумывает, стоит ли подтверждать, что на самом деле они с Маккьо секунду назад и понятия об этом не имели. Но Ла Манта прав: я не сказала ничего такого, что нельзя было бы выяснить по официальным источникам (то, что Бетти непонятно чем там занимался вместо порученного расследования, – уже другой разговор). Ла Манта тоже знает, что никакие ангелы для подробного рассказа об этой части его жизни, возможно, с некоторыми выдумками, не нужны. Как я говорила, этот парень не дурак. Может, моя история и заставила Маккьо с Берганцей открыть рты (чувствуется по вибрации за спиной), но с Ла Мантой этого недостаточно.

– Да, в самом деле, я здесь не для того, чтобы рассказывать то, что мы все и так прекрасно знаем, Джероламо, – продолжаю я. – Я здесь, чтобы передать вам кое-что от ангелов, три сообщения.

Ла Манта замолкает. И ждет.

– Первое – это что ангелы прекрасно понимают, почему вы дошли до такой крайности, чтобы увидеть их, заполнить ту пропасть, что разделяет вас. Чтобы избавиться от навязчивых сомнений, что Бьянка могла все это выдумать. Они понимают также, почему вы придумали себе три фиктивные личности, от лица которых и наполняли Сеть подозрениями и вопросами о Бьянке: понимают вашу тревогу, необходимость выговориться и тяжесть мук, разъедающих изнутри. Понимают ваше желание найти других читателей, которые вернули бы вам уверенность или присоединились бы к вашим сомнениям и разочарованию. Они понимают, Джероламо. И прекрасно знают, что, если бы ваши направленные в эфир вопросы встретили хотя бы проблеск настоящего ответа, вы бы никогда не зашли так далеко.

В это я, честно говоря, сама верю. Писать на форумах провокации и вопросы о Бьянке… Берганца был прав, приведя данные из криминологии и утверждая, что раз Ла Манта разделил свою личность спорщика на три, так это, вероятно, потому, что он с самого начала предчувствовал, что действовать вот так, не привлекая внимания, ему потом пригодится. Но у меня также отчетливое ощущение, что этот сломленный, потерянный человек никогда и не хотел привлекать внимания и что, если бы одному из его альтер эго удалось получить какое-то определенное подтверждение добросовестности Бьянки, ему бы этого хватило.

Потому что, по сути, ничего другого он и не просил.

Ла Манта продолжает молча смотреть на меня. Не обращая внимания на то, как дернулся за спиной Маккьо, я подхожу ближе.

– Второе сообщение гораздо важнее, Джероламо. Ангелы хотят, чтобы вы знали: вашей вины в том нет. Со всеведением, которым не обладал ни судья, ни вы сами, но которое есть у них, ангелы хотят, чтобы вы наконец освободились от последних сомнений. Джероламо, вы не виноваты. Это не вы оставили газ открытым, пока ваши родные спали. Вашим родителям там, где они сейчас, хорошо, они ни в чем вас не упрекают; и вы, как и постановил судья, совершенно невиновны.

Лицо Ла Манты на этих словах меняется. Глаза расширяются, все лицевые мышцы вздрагивают, как при землетрясении. Он судорожно ловит ртом воздух, но без единого звука. Эта реакция длится всего секунду, но затрагивает все его существо, и никого не обманывает ее краткость. То, что только что случилось с Джероламо Ла Мантой, – то, чего он сам ждал, и желал очень, очень долго.

– А теперь третье, и последнее, друг мой, – говорю я. – И это самое важное, даже если вам, думаю, – и так же думают ангелы, которые и это тоже понимают, – даже если вам какое-то время будет казаться, что важнее всего второе. А третье то, Джероламо, что, даже будь вы виноваты, все равно вам было бы разрешено простить себя и двигаться дальше. Потому что вы человек, а люди иногда ошибаются. Это в их природе, и они должны и могут учиться принимать, прощать и любить себя так, как они заслуживают, потому что все они божьи создания.

У Ла Манты теперь совершенно явно подрагивают губы.

– И именно поэтому, Джероламо, ангелы сознательно решили не показываться вам. Потому что знают: если вы увидите их, то падете ниц, вымаливая прощение, а потом благодаря – вы просили бы прощения и благодарили бы их. Но прощение и благодарность вы должны не им, а самому себе. Им не нужно ваше поклонение, не нужно, чтобы вы так страстно желали увидеть их. Скажу вам больше: ангелам даже не важно, верите вы в них или нет. Им это безразлично. В своей высшей мудрости и доброте им нужно только, чтобы вы верили сам в себя.

Ла Манта задерживает дыхание.

– Если бы сегодня они явились вам, вы бы на всю жизнь связали свое умиротворение и покой с воспоминанием об этом моменте. Ваше облегчение и мир в душе зависели бы от их кивка, прикосновения ко лбу. Но они хотят, чтобы вы знали: вам нужно не это. Единственное, что вам необходимо, Джероламо, – это посмотреть на себя новыми глазами, разрешить себе простить и полюбить себя. Самому. Найти в себе силы и не зависеть ни от кого: ни от ваших родителей, ни от Бьянки, ни даже от ангелов.

Осталось еще немного.

Протягиваю руку и касаюсь плеча Ла Манты.

Один долгий миг мы смотрим друг на друга: я – лучезарно и ободряюще (выражение, которое никогда не появлялось на моем лице), он – из бездны гнева и замешательства.

– Чуть не забыла, – заканчиваю я с последней улыбкой из своих запасов. – Родные передают вам привет. Они с Батуффоло.

Пальцы Ла Манты разжимаются, нож падает на пол. Он опускает голову мне на плечо и тихо плачет.

Через несколько минут мы снова оказываемся в полицейской машине. Ла Манта покорно позволил усадить себя внутрь. Он сильно взволнован и совершенно опустошен. Я сижу справа от него, Берганца – слева, а Бьянка – на переднем сиденье и смотрит прямо перед собой всю дорогу. Маккьо, должно быть, потрясен недавним приключением, потому что машину ведет еще хуже, сплошными рывками и дерганьем, так, что на поворотах Бьянка слабым голосом просит его ехать помедленнее.

Я тоже молчу и смотрю перед собой, но опускаю руку на сиденье, и мою ладонь крепко сжимают пальцы Джероламо.

Не знаю, почему я так сделала, но ладно. Лучше бы Берганца этого не заметил, но, конечно же, от него ничего не ускользает.

Должно быть, у них есть какой-то строжайший внутренний регламент, обязывающий включать неоновое освещение в кабинете Берганцы даже днем. В ином случае это чистый мазохизм. Окно выходит на двор перед комиссариатом, и естественного света было бы более чем достаточно, но эти синюшного цвета лампы, похоже, все равно должны быть.