Камень ацтеков - Александр Михайлов

— Вы не хотите хотя бы поговорить с нею напоследок?

— Нет, — бросил Баррет.

Джо ушел. Над городом светало. Питер оставил обмякшего Кида отсыпаться на земле и одиноко побрел в сторону берега. Близ богатых кварталов Порт-Ройала его догнал грохот одинокой кареты.

Колеса бешено вращались, фыркали холеные, серой масти породистые лошади.

Баррет, утомленный мистическими событиями последних часов, бессонной ночью, опасностью и погоней, остановился, чтобы пропустить повозку мимо. Кони едва не задели его. В прямоугольнике окна мелькнул характерный профиль средних лет мужчины. Пышный парик доходил вельможе до плеч. Отечное лицо сохраняло мрачное и озабоченное выражение. Сдержанно сверкала шитая перевязь и драгоценные пуговицы.

У сановника были крупные, широко расставленные, слегка навыкате глаза, тонкие усики и нависающие над глазницами брови с характерным изгибом.

Баррет узнал Моргана.

Знаменитый пират, став правителем Ямайки, сильно переменился.

Сейчас он слегка зевнул, крупной рукой в перстнях поправил кружевной галстук и скользнул по прохожему равнодушным взглядом, явно не узнавая загорелого моряка.

Кучер щелкнул кнутом, серые тут же перешли на размашистую рысь, и карета, раскачиваясь на рессорах, скрылась за углом.

«Этот отыскал свое место, — насмешливо подумал Питер. — Он был хорош как командир — бесподобно хорош и очень умен. И оказался самым хитрым лисом, когда в испанских делах настали перемены. Нас всех в конечном счете ждет или петля на рее, или уход от дел. Но Морган продал братство за хорошую цену и сделал это вовремя, чтобы занять место повыше и вовсе не на виселице».

Капитан «Синего цветка» смотрел вслед новому вице-губернатору Ямайки со смесью восхищения и осуждения.

Потом повернулся на каблуках и быстро зашагал в порт.

— Плохо, когда сведения ненадежны.

Баррет опустил подзорную трубу. Море близ мыса Пунта-дель-Эспада оставалось пустынным. Дул неудобный восточный ветер. Люггер, на котором свернули часть парусов, медленно плыл мимо зелени и скал острова. Кричали птицы. Пологие волны — длинные и мутные — шли к побережью.

— Форстер словно канул на дно. Испанских кораблей тоже нет. Добычи нет, чтобы рассчитаться с долгами на Тортуге. Лето вот-вот наступит, бойкая навигация тут до зимы прекращается из-за северо-восточного ветра. Боюсь, что мы только зря тратим время.

— На судне пятьдесят мужчин и десять пушек.

Новый штурман согласился и не продолжил разговора. Доктор Кид во вновь купленном лохматом парике хотел было вставить слово, но тут же замолчал, опасаясь очередной вспышки Баррета.

Все трое, стоя на шканцах, разом думали об одном — высадка и стычка на берегу представлялись соблазнительными, не хватало разве что людей.

— Я был бы рад самому завалящему судну — хотя бы с грузом табака.

— Что твоя кружка? — шепнул Баррету Кид.

— Все в порядке, — вполголоса ответил тот.

Новый штурман, который, как ни странно, обладал интуицией, не расслышал ничего, но все же в душе удивился.

— Можно попробовать молиться. Ты часто молишься, а, Ланцетник?

— Очень, — ответил доктор с рассеянным видом.

— Должно быть, твои молитвы оказались услышанными… Смотри!

Чужой парус приближался в дымке моря.

— Скорее всего, он торопится успеть до закрытия торговой навигации.

— Это «испанец».

— Мы с подветренной стороны — совсем неплохо. Пусть добавят парусов.

Колокол уже ударил, подавая сигнал, засвистела боцманская дудка. Винд опоясался патронташем, сияя девичьей улыбкой и закинув ружье за спину, он карабкался на мачту, чтобы составить компанию впередсмотрящему.

— Ты не забыл? — буркнул вслед Баррет. — Сначала стреляешь по их офицерам, потом по канонирам. В грудь. Я не хочу, чтобы пули летели мимо.

Еще два стрелка из самых метких уже устроились на марсовых площадках. До настоящей абордажной схватки-оставалось не меньше часа. Суда медленно маневрировали при неудобном ветре. На испанской баркентине заметили опасность и понемногу разворачивались боком к противнику.

— На этот раз там мало трусов. Они собираются угостить нас полным залпом из бортовых орудий.

— Не сумеют, черт возьми. Мы зайдем со стороны кормы, или я не капитан.

Припасы из крюйт-камеры, в том числе ярко окрашенные картузы с порохом, уже подняли наверх, и канониры «Синего цветка» устроились возле пушек.

— Уходи отсюда, Генри. Спускайся вниз.

— Погоди немного, Питер. В конце концов, и врачу свойственно любопытство.

— Если тебя продырявит пулей, мы останемся и вовсе без врача.

На нижней палубе устроили временный лазарет. Туда и убрался доктор, меланхолически насвистывая кельтскую мелодию.

Смок, который катил двенадцатифунтовое ядро, от избытка настроения задрал лицо к небу и захохотал.

— Кто долго ждет, тот рано или поздно получает свое.

— Качает, черт, какой уж тут прицел…

Люггер и баркентина оказались бортами друг другу, и в ту же минуту ударили пушки «Синего цветка». Видно было, как на испанском корабле повисла поврежденная часть такелажа.

— У них что — сырой порох?

Одно из вражеский ядер уже на излете задело сапог Смока. Кожа голенища мгновенно побелела от трения.

— Проклятые собаки, — пробормотал он. — Мне не нравится такой расклад, хорошая обувь на Тортуге нынче дорога.

— Перезаряжайте, дураки! — бешено заорал Баррет. — У испанцев больше пушек.

Второй залп атакованных достал-таки «Синий цветок». Новый штурман, от которого в истории не осталось имени, упал и тут же испустил дух. Юнга ждал наготове, он опорожнил в липкую лужу небольшое ведерко с песком.

— Чтобы не скользили башмаки.

Суда уже разошлись, дав бортовой залп, и люггер принялся менять курс, чтобы наверняка зайти с кормы. Брасье внезапно остановился, явно не обращая никакого внимания на опасность. Эта неестественная храбрость не понравилась Баррету:

— Не стой олухом, Ролан. Два года назад ты был трусливее в три раза и разумнее в десять раз.

Зрелище, впрочем, открывалось интересное. Оба судна рассекали зеленую воду, за кормой каждого пенился след. На баркентине, видимо, решили принять рукопашный бой, потому что снова убрали часть парусов, боевая команда собралась на шканцах и приготовила пистолеты.

— Как ты собираешься драться, Брасье? — насмешливо спросил Баррет. — Разве ты не боишься, как полагается ученому парню, который любит не саблю, а перо?