Рыбак - Джон Лэнган

Когда воловья туша осталась позади, запах гниения отступил. Я понял, что ранее слышал не ветер: то был рокот прибоя, льнущего к берегу. Мы с Мэри дошли до края леса. Граница была отмечена идеально прямой линией ярких деревьев – не верилось мне, что природа сама по себе могла соблюсти подобный порядок. Так или иначе, далее простор красноватой земли переходил в невысокий холм – туда уже взбиралась Мэри. Перевалив за край, она продолжила идти, теперь уже вниз по дальнему склону. Я же застыл у гребня.

Океан раскинулся передо мной, и его рифленая поверхность была черней самих чернил. Длинные, пенящиеся волны накатывали на скалистый берег. Расстояния всегда сложно оценивать по воде, но, по крайней мере, в двухстах ярдах от берега отрог серой скалы выдавался из волн и шел параллельно ему, образуя своего рода залив. Мэри шагала в том направлении, минуя усыпавшие прибрежье валуны. Большие волны бились о каменную стену, подбрасывая брызги высоко в небо, где не парило ни одной чайки. Не было здесь ни привычных любому пляжу ракушек, ни отполированных соленой водой до блеска коряг, ставших подобием абстрактных скульптур, ни спутанных комьев водорослей, ни крабов или даже их останков. Хотя волны продолжали ниспадать на берег, выше не было ни одной приливной заводи, что могла бы указать на подступ вод. Не было здесь и того всеобъемлющего запаха моря, соленого аромата океана и всего, что его наполняет. Если бы не мелкий туман, сиявший на ближних к воде скалах, сей вид казался бы чересчур статичным. Я будто бы исследовал перспективу, ни на йоту не изменившуюся за тысячелетия.

Поняв, что порядочно отстал от Мэри, я стал спускаться с холма. Галька шуршала под моими ботинками. Слева от меня волны атаковали пляж с неистовым шорохом, океан насылал на каменную стену рассогласованные удары один за другим. По правую же руку от меня, повыше, выдерживали свой четкий строй яркие деревья. Через милю или около того вдоль берега горный барьер переходил в скопление больших неровных обломков пород. На том участке что-то оживленно двигалось – то взад-вперед по берегу, то вниз-вверх прямо в волнах. Мне показалось, что фигуры были людскими, но расстояние не позволяло разобрать, чем они заняты.

Я понадеялся, что Дэн дождется меня. Как он смог здесь сориентироваться, я не знал – хотя мне ли теперь удивляться? Наверное, он встретил Софи и ребятишек точно так же, как я повидался с Мэри. Тревожные предвидения одолевали меня, и я, хоть и знал, что поступать подобным образом вряд ли разумно, старался максимально отрешиться от них. Где-то на полпути я разглядел, что кожа людей на берегу была такой же бледной, как и у Мэри. Наверняка и глаза того же золотистого оттенка, хотя – нельзя сказать наверняка. В своем отношении к скопищу таких вот морских привидений я уверен не был.

Их деятельность была сосредоточена на куче острых камней, которые отмечали конец каменной стены; когда мы приблизились еще на четверть мили, я разглядел длинные канаты, охватывающие расстояние от камней до берега. Тут было с десяток толстых веревок, каждая из которых крепилась к чему-то незримо-огромному, и за каждую из них отвечала группа бледных канатотяжцев, расположившихся вдалеке от берегового откоса, на который накатывали волны. Каждая веревка издавала скрип, сделавший бы честь дощатому сараю на штормовом ветру. Существа, удерживавшие тросы, хрипели, прилагая явно нечеловеческие усилия, – и, насколько я мог видеть, лишь одну веревку держало не меньше десяти – двадцати рук.

Она бежала от горизонтальной трещины в породе близ кромки воды до массивного валуна на берегу, вокруг которого обертывалась примерно три или четыре раза. Как раз к нему и шла Мэри. Делая все возможное, чтобы не смотреть прямо ни на одну из бледных фигур, мимо которых мне приходилось идти, я последовал за ней. Хоть нож в руке и дарил иллюзию безопасности, я не был уверен, что он не будет воспринят как провокация, потому спрятал руку в карман плаща.

Валун, наш пункт назначения, был размером с избушку – внушительный каменный куб, чьи края закруглили ветер и время. Мы переместились поближе к воде, чтобы подойти к той его стороне, что была обращена к океану. Пока шли, я изучил груду камней, к которой была привязана наша цель. Отделенное от берега узкой пенистой полосой воды, скопление пород простерлось на несколько сотен ярдов в ширину и где-то на половину этого расстояния выдавалось ввысь, над волнами. Его поверхность была усыпана титаническими скальными обломками – очевидно, останками могучих утесов, сметенных каким-то поистине неистовым катаклизмом, – и пестрела трещинами и разломами. Часть тросов, препорученных бледнокожим созданиям, была закреплена в этих зазорах с помощью крупных крюков, часть – овивала зазубренные каменные выступы на гребне пласта. Какой цели служили все эти крепления, я понять не мог – их расположение казалось слишком беспорядочным для любой вообразимой конструкции. Я вполне поверил бы, что взводы бледных фигур растаскивали эту каменную насыпь, но ежели так – избранный ими путь выделялся крайней непрактичностью.

Через некоторое время из окружавших меня звуков моря и напряженной работы я выделил еще один – металлический звон, исходивший будто бы отовсюду. Только взобравшись с Мэри на большой валун, я понял, что слышу звук сотен тысяч рыболовных крючков, вплетенных в окружавшие нас тросы по всей их длине.

На протяжении всего моего путешествия вместе с Мэри я задним умом припоминал байку Говарда – как же иначе? Но только теперь, при виде всех этих изогнутых кусочков металла, либо плотно вмотанных в волокна троса, либо привязанных к нему, маленьких и таких, что запросто сдюжили бы человека, при виде черного океана и ярких деревьев, при виде ожившей жены, я подумал: бог ты мой, старик Говард не врал. Когда Мэри подвела меня к валуну и я увидел привязанного к нему человека – или то, что когда-то давно им было, – последние сомнения отпали при виде веревки, нахлестнутой на него наискось от плеча к бедру, впившейся в него целой коллекцией крючков, прорвавших кожаный фартук и изношенную рубаху и добравшихся до мяса. Канат несколько раз овивал камень за спиной мужчины и убегал к помянутому мною горизонтальному разлому.

Странное дело – я узнал его. Именно этого типа мы с Мэри встретили в лесу по дороге сюда, именно он общался с моей женой на неизвестном мне языке. Но то, что мне показалось часом, явно исчислялось в его случае годами – причем свалившимися нежданно-негаданно. И пусть сначала, при небрежно брошенном взгляде, могло показаться, что мужчина тот немногим старше меня или даже ровесник, второго приближения хватало, чтобы понять – глубокий старец, он прожил столько, что, будь простым смертным, уже многажды обратился бы в прах. Его кожа напоминала пергамент, лицо изрыли странные язвы. Весь цвет был вымыт из его глаз. Когда они обратились ко мне, на самом их дне вспыхнула искра признания, но говорить со мной он не стал; он оставил это Дэну. Дэн сидел по-турецки в ногах у мужчины – спиной и к нему, и ко мне. Справа от него пристроилась худая нагая женщина – с кожей, бледной, как жемчуг; слева – двое маленьких мальчиков, светлых, как камушки. Плащ и шляпа Дэна канули, его волосы растрепались, а одежда помялась, словно он в ней спал; да и по лицу его можно было судить, что он успел провести какое-то время в этой обители странных чудес.