Наталья Гончарова - Вадим Старк

Следующая разлука Пушкина с женой была вызвана неожиданной смертью 8 сентября 1832 года деда Натальи Николаевны, Афанасия Николаевича Гончарова, жившего с февраля 1832 года в Петербурге. Пушкин хлопочет о разрешении похоронить его в Полотняном Заводе. 10 сентября он подает прошение в департамент хозяйственных и счетных дел об отпуске на двадцать дней «по домашним обстоятельствам» для сопровождения тела А. Н. Гончарова и перезакладе кистеневских крестьян в Опекунском совете. В тот же день заводится дело «об увольнении титулярного советника Пушкина в отпуск», а 12 сентября он получает свидетельство на свободный проезд до Москвы и разрешение на перевоз тела Афанасия Николаевича для погребения в Полотняном Заводе.

Пушкин выехал в Москву «поспешным дилижансом» 17 сентября, но прибыл только 21-го и остановился в гостинице «Англия» в Глинищевском переулке. Тотчас же отправился он к Нащокину, о чем на другой день отписал жене, объясняя задержку и предупреждая возмущение: «Четверг. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву вчера в середу. Велосифер, по-русски Поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм[67], поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались и — неслыханная вещь! — их подковывали по дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву…» Тут он, не удержавшись, даже выругался по матушке. Он поведал жене о своих спутницах по путешествию: «Теперь послушай, с кем провел я 5 дней и 5 ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и как маленький Иосиф вышел чист из искушения».

Домашние заботы и в Москве занимали Пушкина: «Я же всё беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится, ибо он и пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобой воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит».

Письмо, отправленное 30 сентября 1832 года, начинается с упоминания некоего Пушкина, которого без него принимала Наталья Николаевна: «Вот видишь, что я прав: нечего было тебе принимать Пушкина». Речь идет, вероятно, о Федоре Матвеевиче Мусине-Пушкине, приходившемся Наталье Николаевне двоюродным дядей[68]. С 1817 по 1836 год он служил в лейб-гвардии Гусарском полку, так что Пушкин, скорее всего, был с ним знаком. К тому же с 1826 года он был женат на приятельнице Ольги Сергеевны, Александре Осиповне Ришар, в первом браке Геннингс. Что было сказано о нем в очередном не дошедшем до нас письме Натальи Николаевны, неизвестно, но очевидно, что этот визит был кем-то сочтен неприличным.

Следом поэт первый раз в своих письмах упоминает Идалию Полетику, которая с этого времени входит в жизнь Пушкиных: «Просидела бы ты у Идалии и не сердилась бы на меня». Идалия Григорьевна Полетика, урожденная Обортей, была внебрачной дочерью португальской графини д’Ега и графа Григория Александровича Строганова, двоюродного брата Натальи Ивановны, так что приходилась Наталье Николаевне троюродной сестрой и могла беспрепятственно бывать у нее. Неглупая и обаятельная, со злым языком, она сумела приблизиться к Наталье Николаевне и влиять на нее, что вначале не беспокоило Пушкина. Ей еще предстояло сыграть зловещую роль в истории дуэли и смерти Пушкина, но, как кажется, уже теперь она подзуживала Наталью Николаевну. Та вдруг начала предъявлять мужу неожиданные обвинения под самой благодушной личиной, что как раз и насторожило его:

«Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресения ты письма от меня не получала; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это значит? Уж не кокю (рогоносец. — В. С.) ли я? Смотри! Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю? Я и сегодня провожу у него вечер, и вчера был у него. Мы всякой день видимся. А до жен нам и дела нет. Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у кого супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадоны etc. etc. Знаешь русскую песню —

А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит».

Хотя Пушкин и упрекнул Наталью Николаевну в подозрительности, в конце письма он дал некоторые основания для нее, когда сообщил: «На днях был я на бале (у кн. Вяз.; следственно я прав). Тут была графиня Салагуб, гр. Пушкина (Владимир), Aurore, ее сестра, и Natalie Урусова. Я вел себя прекрасно; любезничал с гр. Салогуб (с теткой, entendons-nous[69]) и уехал ужинать к Яру, как скоро бал разыгрался».

Перечень дам и девиц, выделенных Пушкиным среди гостей на балу у Вяземской, при всей его кажущейся невинности, должен был возбудить в Наталье Николаевне ревность: все четыре поименованные Пушкиным дамы отличались особенной красотой и в разное время назывались в этом смысле ее соперницами. Графиня Пушкина, жена Владимира Алексеевича Мусина-Пушкина, урожденная Эмилия Карловна Шернваль, белокурая красавица, была отмечена сестрой Пушкина в качестве соперницы невестки и воспета Лермонтовым в стихотворении «К гр. Э. К. Мусиной-Пушкиной». Уже в Петербурге Д. Ф. Фикельмон 17 ноября записала в дневнике, что Эмилия Карловна «очень хороша в этом году, она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает Пушкин-поэт». Московский почт-директор А. Я. Булгаков отметил, что «она решительно лучше сестры своей», то есть упомянутой Пушкиным Авроры Карловны, но и ту почитали изумительной красавицей. Княжна же Наталья Александровна Урусова, фрейлина, была младшей из трех сестер Урусовых, которыми увлекался Пушкин и которые также славились на всю Москву редкой красотой.

Одной графини Надежды Львовны Соллогуб (так правильно пишется ее фамилия) было бы вполне достаточно, чтобы жена начала ревновать. Семейство Соллогубов было хорошо известно как в Москве, так и в Петербурге. Одного из его представителей, своего старинного знакомого Александра Ивановича, Пушкин даже упоминает в черновом варианте XV строфы первой главы «Евгения Онегина», в которой приводит своего героя на бульвар, где «гуляет вечный Соллогуб». Заметим, что здесь Пушкин правильно указывает их старинную польскую фамилию, а в письме жене называет ее явно с оттенком иронии то Салагуб, то Салогуб.

Имя графини Соллогуб, упомянутое в этом письме впервые, еще не однажды всплывет в переписке Пушкиных. Поэт, верный всегдашнему своему чувству восхищения красотой и юностью, не смог удержаться от того, чтобы не посвятить ей тогда же стихотворения, хотя и выказал в нем сдержанность, продиктованную новым своим положением женатого человека: