По осколкам твоего сердца - Анна Джейн

Меня застряло сильнее. А Дима поймал мою слабую ладонь и с силой прижал к своей щеке. Я чувствовала слабое покалывание щетины.

- Ты жива, Полина. Все хорошо. Эти уроды ничего не сделали тебе. Никто ничего тебе не сделает, пока я жив, поняла?

В порыве отчаяния он поцеловал ладонь и прижал меня к себе – так, что я уткнулась носом в его плечо.

Мой родной, мой хороший, мой любимый…

Я вцепилась в Диму. Обняла так крепко, как могла. И заревела.

Громко, с надрывом, как затравленный зверь, которому открыли клетку и выпустили на свободу. Я кричала до хрипа и до боли стискивая его куртку. Била рукой по каменному плечу. Плакала, плакала, плакала. А рваные шрамы на сердце горели огнем.

Мне до конца не верилось, что Дима жив.

- Все хорошо, все хорошо, все хорошо, - мягко говорил Дима, укачивая меня на своих руках. – Моя девочка, все хорошо.

- Ты жив… Господи, спасибо… Спасибо… Спасибо, что ты живой, - шептала я в исступлении.

Никаких других разговоров, вопросов, ответов… Лишь голые эмоции.

Я обнимала Диму, захлебывалась слезами, говорила что-то бессвязное, прижималась лицом к его груди. Плакала, плакала, плакала, как ненормальная… А он обнимал меня, гладил по спине, сжимал волосы, зацеловывал мое мокрое от слез лицо. Тоже плакал – беззвучно, все так же яростно сжимая зубы.

Его что-то терзало. Что-то ужасное, опасное, дикое. Я чувствовала это. И хотела его защитить. От всего мира. От каждого, кто хочет сделать ему плохо.

Я подалась вперед, взяла его лицо в свои ладони, и кончики наших носов соприкоснулись.

- Дима, Димочка… Я никогда не забывала о тебе. Каждый день вспоминала.

Его кадык дернулся.

- Я тоже, девочка моя, - с трудом проговорил он. – Только поэтому еще жив.

Наши мокрые от слез полусомкнутые губы нашли друг друга. Несколько робких прикосновений вызвали волну дрожи вдоль позвоночника.

- Я не могу без тебя, - прошептал Дима в мои губы – я почувствовала его жаркое дыхание. И облизала их от нетерпения.

Дима поцеловал меня в щеку, проложил дорожку к самой шее – там, где была ямочка между ключицами. Вернулся к лицу, подул на ресницы, улыбаясь, словно безумный. И, поняв по моим глазам, что я хочу большего, положил ладонь мне на затылок, и накрыл мой рот уже другим поцелуем.

Настоящим, глубоким, взрослым. Ненормальным. Когда нет дело до того, как вы смотритесь со стороны. Когда хочется, чтобы весь мир сузился лишь до одного человека.

Я целовалась так, будто с ума сошла. Будто дорвалась до запретного. Будто это было в последний раз.

Я сидела на Диминых коленях, упираясь ногами в землю, которая не остыла за ночь. Цеплялась за шею и целовала. А он то обнимал меня за талию, то гладил по спине, то зарывался пальцами в распущенные волосы.

Это был поцелуй со вкусом слез.

Соленый, но в то же время сладкий. Наполненным горечью, болью и жаждой друг друга. Глубокий, пронзительный

Поцелуй-бездна, в которую мы оба падали, держась за руки.

Поцелуй-от-которого-срывает-крышу.

Больше не отпущу Диму. Никогда. Он мой. Мой, только мой…

Я стянула с него куртку, пробежалась пальцами по знакомым татуировкам, которыми была забита его рука. Снова потянулась за поцелуем, понимая, что он нужен мне словно воздух.

Я чувствовала, как напрягаются мышцы Димы на плечах и на животе с рельефными кубиками, когда проводила по ним ладонью. Слышала, как он пытается восстановить дыхание в те короткие мгновения, когда мы отстранялись друг от друга. Ощущала его нежность в каждом прикосновении сильных рук.

Мы целовались, сидя на его куртке, а солнце поднималось все сильнее.

В какой-то момент Дима опустил меня на спину – так, что я касалась теплой земли лопатками. И я запустила пальцы под его футболку на спине, непроизвольно все крепче прижимаясь к его телу своим.

Но Дима вдруг отпустил меня. Снова сел и заключил меня в объятия, целуя в лоб и виски. Ему тяжело далось это, но продолжить дальше он не смог. И мне стало страшно.

- Мне нужно идти, - сказал он ту фразу, которую я боялась больше всего на свете.

Страх заполнил мое сердце до самых краев.

- Нет, - испуганно вцепилась я в Диму. – Нет. Нет. Не уходи, пожалуйста! Я прошу тебя, Дима! Не оставляй меня!

Мы ведь даже не поговорили! Ничего друг другу не сказали! Я понятия не имею, что происходит… И я не смогу остаться без него во второй раз.

- Мне действительно нужно уйти. Это опасно. Ты сама не понимаешь, насколько, - выдохнул Дима.

- Что опасно? Что?! – выкрикнула я.

В его усталых глазах появилась отстраненность. Он отпустил меня и встал.

- Я. Никто не должен видеть тебя со мной, малышка. Никто. Иначе они придут за тобой. Те, кто ищут нас. Меня и старика. Я должен, прямо сейчас должен.

- Нет, - твердо сказала я. – Не отпущу тебя. Лучше умереть.

Не понимая, что делаю, я схватила пистолет, что лежал рядом со сброшенной на землю курткой. И направила на себя.

Глаза Димы расширились от ужаса.

- Нет! – закричал он. – Опусти! Убери его от себя! Не смей!

- Полина, не надо! Я прошу тебя, не делай глупости, – продолжал Дима. Его плечи тяжело опускались и поднимались. На виске билась вена.

Но я не отпускала пистолет. Вместо этого приставила дуло к виску, чувствуя его холод сквозь пряди волос. И с вызовом смотрела на Диму.

- Если уйдешь, меня все равно не останется. Так зачем жить? – хрипло спросила я.

- Ты должна жить, должна, понимаешь? – потерянно проговорил Дима.

- Могу, - широко улыбнулась я.

Никакой радости в улыбке. Только боль, неприкрытая голая боль.

Я не могла потерять его снова. Не могла.  Не хотела снова быть пустой. Одна лишь мысль об этом сводила с ума. И я будто бы перестала себя контролировать. Слишком многое свалилось на меня в эту ночь.

Дима медленно опустился передо мной на колени – я все так же сидела на его куртке. В его блестящих глазах плескалось столько ужаса, что хотелось выть.

- Полина, прошу, отпусти, - уже тихо сказал Дима. – Я умоляю тебя, убери его. Это не игрушка. Ты можешь себе навредить.

- Тогда не уходи, - повторила я, вдавливая дуло себе в висок. – Не уходи. Я так больше не смогу. Одна… Без тебя…

- Не уйду, - пообещал он. – Только убери пистолет, Полина.

- Обещай, - упрямо сказала я.

- Я не могу обещать. Но… Знаешь, о чем я больше всего жалел все эти три года? – вдруг спросила Дима.