Братство обреченных - Владислав Куликов

— Когда это было? — воскликнул товарищ и посмотрел на Ветрова, как на больного.

— Да так. — Андрей смутился. — Я что-то перепутал.

— Может, много выпил?

— Давай наливай и не бурчи! Ишь водку зажал, товарищ будущий лейтенант… А помнишь, как мы тех девок в общагу привели? Еще ротный в комнату ломился и мы их в шкафу прятали?

— Да-а! — Товарищ засиял. — Они еще из-за вещмешков не могли поместиться, и я их ногами запихивал!

— Ха-ха, ты — крут! Легче было вещмешки из шкафа выкинуть!

— Тогда бы Заяц (так звали за глаза командира роты) наорал. А вообще я здорово тогда испугался. Думал — отчислят, на фиг…

После выпуска из училища лейтенант Андрей Ветров умел метко стрелять из всех видов оружия, водить любую военную технику, бегать как лось, да еще навьюченный как верблюд. Но он переживал, что его так и не сделали Воином, потому что не научили правильно бить в челюсть…

Лишь много позже Андрей понял, что Воин — это склад характера. Поэтому Воином можно стать только самому. Научиться — невозможно.

После училища лейтенант Ветров попал служить в пограничные войска. Потом его перевели в Таджикистан, где в итоге Андрей и стал журналистом.

Пять лет он служил в горячей точке, и все эти годы ему дьявольски везло. Даже если Андрей приезжал в эпицентр боевых действий, выстрелы мистическим образом стихали. Война всегда шла где-то рядом, но не там, где находился в данный момент Ветров. И ему опять, как когда-то в военном училище, нечего было рассказывать.

А люди спрашивали.

Андрею пришлось браться за старое. Однажды в командировке на границе он так и спросил у своего друга, с которым проколесил на бронетранспортере не одну сотню километров по таджикско-афганской границе, старшего лейтенанта Макса Упцова:

— А ты когда-нибудь в бою был?

— Был, — ответил Макс.

Они лежали на спальных мешках, разложенных под бронетранспортером. Недалеко шумел Пяндж. Трещали цикады. Где-то вдали раздавались выстрелы. По афганской территории летали огоньки трассирующих пуль. А рядом тлело кострище: они только что поужинали и отправили солдат мыть посуду.

— Расскажи, как это бывает в бою, а то я уже третий год здесь и не знаю, — спросил Андрей. — Даже подружкам рассказать нечего.

— Ну-у… — задумчиво протянул Макс. — По всякому… Вот, например, как сегодня…

— Это не то.

В тот день они проводили психологические операции. Сначала приехали в кишлак и включили «матюгальник» (громкоговоритель, установленный на бронетранспортере). Текст на местном языке был самый дружественный: пограничники пришли с миром, они любят таджикский народ и не любят наркокурьеров. В общем, как говорят дети, мир, дружба, жвачка. Но Андрей вдруг стал замечать, что обстановка вокруг них накаляется. Дехкане сжимаются в плотное кольцо и недобро на них смотрят.

Тут прибежал офицер-разведчик с выпученными глазами:

— Мужики, вам что, жить надоело? Вы что творите?

Оказалось, боец перепутал кассету. Из матюгальника неслось: в вашем кишлаке находится банда, сдавайтесь, или мы сожжем этот кишлак дотла. Еще немного, и дотла бы сожгли их бронетранспортер. Хорошо, что разведчик приехал по делам в этот кишлак и вовремя предупредил. Их команде пришлось сматываться.

Потом Макс запускал реактивные снаряды, заполненные листовками, в Афганистан. Тщательно выверял координаты. По расчетам, листовки должны были рассыпаться на тропинках, которыми боевики шли к границе. Текст в листовках был примерно такой: ваши планы нам известны, вас ждет смерть, лучше идите назад с миром.

Но до боевиков листовки так и не долетели. Одна ракета попала в мирный дом. Благо никого не убило. Только одна роженица разродилась раньше срока. Другой снаряд угодил на скотный двор, убил двух баранов. Ими как раз и отметили рождение ребенка…

— Черт, ракеты ветром снесло, — задумчиво пробормотал Макс.

— Хорошо, что обошлось, — ответил Ветров.

После чего они приехали в ближайший пограничный отряд, поужинали и с чувством исполненного долга легли отдыхать.

— Настоящий бой, он всегда завораживает, — закинув руки за голову, произнес Макс. — Это как другая реальность, ты быстрый, собранный, э-ах…

Макс зевнул и сладко потянулся.

— Это философия, — нетерпеливо сказал Андрей. — Мне нужно что-то конкретное рассказывать. Вот у меня на руке шрам есть…

Этот шрам Ветров получил в детстве: при игре в войнушку на заброшенной стройке упал с трубы и зацепился о какой-то крюк, поранив ту сторону, которая обычно прижата к телу.

— Покажи. — Макс приподнялся на локтях. — Да-а… Неплохо. За боевой сойдет. Говори, что в бою получил. Поверят.

— А как?

— Что — как?

— Как я его получил? Может, мина рядом разорвалась?

— А как ты руку при этом держал?

— Ну вот так… — Андрей поднял руку вверх и немного изогнул.

— И что ты так делал? — скептично спросил Макс. — Роту, что ли, в атаку поднимал? Как политрук Клочков?

— Да! Хорошая идея!

— Дерьмо! Сейчас никто так в атаку не ходит. Нет, мина здесь не катит.

— А если пулей зацепило? — Ветров изучающе посмотрел на шрам, будто его и вправду могла оставить пуля.

— На пулевой не похож.

— Что же тогда делать?

— О! Идея! Это ножевое. Точно — ножевое. Пулю каждый дурак поймать может. А вот ножевой шрам — он только у настоящих мужиков бывает!

— Давай тогда придумаем легенду.

— Чего тут придумывать?! — Макс вновь сладко потянулся и зевнул. — Остановились на ночлег. В погранотряд пробрались диверсанты. Они напали на нас, а мы отбились. Э-ах… Спать что-то хочу. Устал.

— Как же я на нож напоролся? — не унимался Андрей.

— Очень просто: ударил в темноте, а тот ножом отмахнулся. Но ты его голыми руками задушил. И я тоже. Ах-хах-ха, э-аэ. — Он еще раз зевнул и повернулся на бок. — Мы всех задушили. А теперь давай спать. Пойдем в засаду, когда сядет луна.

— Но это же будет утром!

— Отлично! Вот тогда и пойдем… Спокойной ночи…

Как ни велик был соблазн использовать сочиненную ими легенду про шрам, Ветров ею так и не воспользовался. Ни разу! Сработал какой-то внутренний стопор. А со временем ему и вовсе расхотелось что-то придумывать, представляться кем-то другим, чем был на самом деле. Зачем? Ведь все равно узнают правду.

Вскоре Андрей стал работать в Москве, в известной газете. Его повести начал печатать один литературный журнал…

Однако на душе что-то свербело. К тридцати годам он стал чувствовать, что уходит его таинственная сила. Письменный стол уже не манил. Любимая работа превратилась в ремесло. Был момент, когда Андрей совсем заскучал. Почему? И сам объяснить не мог.