Призови сокола - Мэгги Стивотер

Все, как раньше.

«Диклан», – сказала Джордан Хеннесси, стоя в музее, сама как произведение искусства – загадочная, открытая для интерпретаций, недостижимая.

Он потянул столько нитей, чтобы добыть тирский пурпур. Опасных, непростых нитей. Игра в криминальный телефон. Пока за одну ночь не нашел человека, готового отдать ему пурпур в обмен на часы Ниалла, которые Диклан много лет хранил спрятанными в шкафу в спальне.

Вот идиот. О чем он думал? Да ни о чем. Он просто дал волю подсознанию. Это был метод Ронана, а не Диклана.

Вчера ночью ему снился океан – но не связанный с «Темной леди». Диклан как будто разрушил чары картины, когда оторвал бумагу от холста. Пейзаж, который он видел, не был диким ирландским побережьем. Он не был и чистым песчаным пляжем, на который – Диклан в этом не сомневался – никогда не ступала Аврора Линч, в отличие от Ниалла.

Нет, Диклан увидел тропический пляж. Его ноги тонули в песке. В этом раю он вечно мазал руки кремом от загара и никак не мог закончить – бесконечно выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже, выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже, выжимал пахнущий кокосом крем на пальцы, размазывал его по коже…

Скучный сон.

Но лучше, чем тот, который приснился ему раньше. Тогда Диклану казалось, что он стоит на песчаном берегу, как на картине, и чувствует себя под наблюдением. И без защиты. На него смотрели с высоких скал и с неба.

Лучше, чем когда ему приснилось, что он зашел на полшага в воду, и еще, и еще, и поплыл, а потом нырнул и опустился так глубоко, что солнечный свет перестал проникать сквозь толщу воды, и он сделался невидим.

Будь у него способность Ронана, он проснулся бы исчезнувшим?

– Дэвид, – резко сказал один из референтов.

Диклан вскинул голову. Он понял, что имеют в виду его.

– Я Диклан.

– Не важно. Это твой телефон? Заткни его… следующие две минуты он на конференции. У тебя всё готово? Через три минуты уезжаем.

Телефон Диклана звонил, хаотически подскакивая на куче бумажных обрезков. На экране был номер школы, где учился Мэтью.

Бросив извиняющийся взгляд на референта, Диклан взял мобильник.

– Линч слушает.

– Это Барбара Коди из Фомы Аквинского, – произнес голос в трубке. – Ваш брат снова покинул территорию школы, никого не уведомив.

Снова.

В одном-единственном слове крылось полдесятка историй, и все они заканчивались у водопадов Грейт-Фолз. Диклан сжал челюсти. Понизив голос, он произнес:

– Спасибо, что сообщили.

– Мы не хотим вносить это в его личное дело, но…

Уже должны были; кому дозволяется столько раз покидать школьную территорию безо всяких последствий? Разумеется, солнечному Мэтью и его добродушно шагающим ногам.

– Я понимаю. Мы с вами на одной стороне.

– Пожалуйста, передайте ему, что школьный психолог готов с ним побеседовать. Мы хотим помочь.

– Конечно.

Отложив телефон, Диклан некоторое время стоял, чувствуя себя костюмом на вешалке.

– Линч, – рявкнула Фэрледи. – Уже девять минут. Машина ждет.

Ронан наверняка уже был где-то в окрестностях Вашингтона; Диклан позвонил ему. Послышались гудки, гудки, гудки, потом отозвался автоответчик. Диклан снова позвонил. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова.

Звонить Ронану было все равно что метать острогу в океан. Раз в сто лет какой-нибудь удачливый стервец попадал в рыбу, а остальное время ходил голодным.

Он написал: «Позвони мне, это насчет Мэтью».

– Линч, – сказала Фэрледи.

Диклан написал: «Не могу уйти с работы».

– Машина, – сказала Фэрледи.

Диклан написал: «Пожалуйста, забери его от водопадов».

– Так, – сказала Фэрледи. – Принеси бейджики.

«К черту, к черту, к черту, к черту, к черту».

На мгновение Диклану представилось, как он швыряет об стенку телефон, разложенные ксерокопии и кучу зажимов для бумаги, громит офис, покидает свою прежнюю жизнь, ныряет в океан и исчезает.

А затем он сунул мобильник в карман пиджака и, балансируя стопкой распечаток под подбородком, сказал:

– У моего младшего брата проблемы со здоровьем. Я пытаюсь договориться со средним братом, чтобы он это уладил.

– Почему я никогда не слышала о среднем брате? – поинтересовалась Фэрледи.

Потому что не спрашивала, а Диклан никогда не говорил правды. Ее приходилось вытаскивать из его стиснутых кулаков.

Потому что безопаснее всего быть одновременно неизвестным и неизменным.

Фэрледи крикнула через плечо:

– Сколько шансов, что тебе придется улаживать это самому?

– Сто из ста, – сказал Диклан.

Все абсолютно так, как раньше.

Ронан снова обнаружил себя стоящим на берегу «Темной леди».

Позади хаотически громоздились черные скалы, а под ногами в обе стороны тянулся светлый песок. Впереди лежало знакомое бирюзовое море, то, которое он только что выпустил из ванной незнакомого особняка. Ронан дрожал. Холод был пронизывающим и влажным.

Голос Брайда доносился откуда-то между скал.

– Раньше дождь шел чаще. Поверхность этой голой сухой планеты была покрыта деревьями. ОСЛОЖНЕНА деревьями. Небеса, которые теперь всегда безоблачны, окутывал и оживлял дождь. Они были серебряными, черными, фиолетовыми. А земля – зеленой, черной и синей. Ты бы это видел.

Ронан опустился на колени и вонзил пальцы в песок. Он щупал его. Пытался почувствовать. Трение грубых сырых песчинок, холодную влагу, которая набралась в ямку, когда он погрузил пальцы достаточно глубоко, зуд, которым отозвалась чувствительная кожа запястий. Ронан был далеко от своего леса, но у «Темной леди» хватало сил, чтобы отчетливо вызвать перед ним это море.

– Я знаю, в ясные дни тебе тревожно, – заметил Брайд. – Ты никогда не говорил этого вслух. Даже почти не думал. ОНИ, в конце концов, любят солнечные дни. Любят обнаженное небо с яростным белым солнцем, похожим на смертоносный драгоценный камень. Это их не тревожит. Зато цепочка дождливых дней делает их вялыми и расшатанными. Истощается энергия, депрессия выедает костный мозг. Дождливые дни не для них. Как по-твоему, дерево ненавидит дождь?

Ронан выпрямился и посмотрел вокруг. Песок, валуны, маленький крест из пальмовых ветвей, вставленный между камнями – такой крест смастерил бы ребенок на Вербное воскресенье.

– Представь такую картину: наполним бассейн и бросим в него рыбу, – сказал Брайд. – Никто так не делает, но ты представь. Рыба попадает в воду и плавает, плавает, плавает. Ей доступен весь бассейн. А теперь представь тот же бассейн без воды. Брось в него рыбу. Что будет? Сам знаешь, что. Вот почему нет ничего безобразнее ясного дня. На что походил бы мир, если бы прекратился дождь? Иногда, блин, я ПЛАЧУ по всем этим мертвым деревьям.