Дверь с той стороны - Владимир Михайлов

Сейчас он должен был раскалиться добела, должен был заставить свой гнев охранить его от падения в черноту обморока.

В то же время Луговой не сводил глаз с экрана. Светило на нем быстро увеличивалось в размерах, а в сторону отплывало медленно, слишком медленно, но штурман знал, что более крутой поворот невозможен – он чувствовал это органически, как переевший ощущает, что не в силах проглотить более ни кусочка. И штурман подумал, что даже тот танец на грани допустимого риска, танец на тончайшей проволоке над бездной, какой он пытался исполнить, мог не спасти, мог не выручить корабль.

Как бы подтверждая его опасения, сирена завыла иначе – выше и пронзительнее, и ниже первого замигало второе табло. Сперва водянисто-розовое, оно с каждой минутой становилось все краснее. Это означало, что уже и вторая линия защиты – усиленная переборка между внешними, прилегающими к борту помещениями и следующим их поясом – прорвана, и второй пояс помещений, куда входил и салон, находится под угрозой.

Правда, палубы, в которых находились люди, оставались пока еще в относительной безопасности: в соприкосновение с частицами вошла лишь носовая часть корабля. Но отяжелевшее сознание определило, что если сейчас же, немедленно не предпринять чего-то, то вскоре и пассажирская палуба окажется под обстрелом невидимых, но разрушительных снарядов – квантов высокой энергии.

Штурман почувствовал, как злость и гнев отступают куда-то: они не были больше нужны, они сыграли свою роль. До сего мига он не потерял сознания и теперь был уверен, что выдержит до конца. Мысли скользили теперь быстро, как кадры киноленты. Управляя ими, как он управлял кораблем, Луговой посылал их в разные стороны в поисках выхода. Но везде мысли натыкались на плотную преграду запрета.

Уменьшить радиус поворота нельзя: боковые перегрузки, наиболее опасные, превысят допустимый уровень.

Увеличить скорость тоже нельзя: тогда катастрофически возрастут фронтальные перегрузки.

Уменьшить ускорение либо вовсе выключить двигатели и лететь с постоянной скоростью означает – отдаться на волю тяготения звезды, которое немедленно изогнет их траекторию, переведя корабль на эллиптическую орбиту. Хотя скорость корабля оставалась достаточно большой и на эллиптическую орбиту он так и не вышел бы, все же он неизбежно приблизился бы к светилу на такое расстояние, что все живое в нем погибло бы.

Затормаживаться, чтобы выйти на орбиту на приемлемом удалении от звезды, поздно: корабль находится слишком близко к источнику частиц.

Выхода нет.

Во всяком случае, так решил штурман. И почувствовал, что страх покидает его, уступая место странному равнодушию. Страх прошел, как проходит пожар, уничтожив все, что могло и что не могло гореть.

Ничего не поделаешь, – тупо подумал он. – Все равно…

Но если гибель была неизбежна, то встретить ее следовало достойно. Герои всегда гибли романтически – в фильмах, по крайней мере.

Луговой порадовался тому, что пассажиры спят в своих коконах и покинут жизнь, не зная, что с ними происходит. Последним осознанным ощущением в их жизни останется надежда, которую они испытывали прежде, чем уснуть…

Но на посту оставался еще инженер, надежно изолированный от всего, происходящего вовне. Он видел только свои приборы и механизмы. Вряд ли они оба должны были умирать в одиночку.

Луговой решительно выключил тягу. Двигатели стихли, и только сирены продолжали выть.

Испытывая облегчение от того, что все решено, Луговой включил связь.

– Как ты там?

Через секунду донесся ответ:

– Теперь легче.

– Обстановку понимаешь?

Инженер был достаточно опытным человеком, чтобы понять, что значил вой сирен, дублировавшийся и в его посту.

– Рентген.

– Близко вышли. Но дело не в этом. Тут нет антивещества. Аннигилируем.

– Это я понял. Слежу за состоянием обшивки.

– Надолго ее хватит?

– Часа через полтора даст течь.

– Мало времени.

– Ну нам это будет уже все равно.

Штурман кашлянул: Рудик умел держаться.

– Ты прав, наверное, не выкрутиться.

Рудик, подумав, сказал:

– Бывает и так.

– Потому что, видишь ли…

– Я в курсе: вижу по приборам…

– Почему же ничего не подсказал? Может…

– Нечего было говорить. Ты все делал правильно.

– Можем рискнуть, но тогда нас раздавит. Или нет?

– Можешь не сомневаться: я прикидывал. Если бы можно было еще нажать, я тебе сказал бы. Не знаю, как ты, а я дал бы сейчас на всю железку. Не люблю долго ждать.

– Ты?

– А что, непохоже? Просто хочется напоследок, послушать, как поют мои моторчики.

– Они выдержат?

– Да, вполне.

– Хочешь подняться ко мне?

Рудик помедлил.

– Вообще покидать пост не положено. Но для такого случая…

Он появился в центральном посту минуты через две. Долго смотрел на экран.

– Красиво. По приборам – не так. А какая она без фильтров? Летал-летал, а звезд почти не видел: вблизи – никогда. Жаль.

– Без фильтров желтая. Как мед.

– Красиво. Подонок этот Нарев. И мы с тобой.

– Да. Но теперь – что уж. Ты готов?

Рудик замкнул систему кресла.

– Давай.

Штурман включил двигатели.

Корабль несся к светилу.

– А вдруг можно что-то придумать?

– Не вижу, штурман, да ты не бойся. Что было возможно, то сделано. А от невезения нет лекарства.

Луговой знал, что инженер говорит искренне: он не умел утешать, не будучи уверен сам.

– Добавим еще?

– Давай. Но так, чтобы можно было глядеть и разговаривать.

– Я думал – наоборот, чтобы в голове помутилось и ничего уже не соображать…

– Брось. Не солидно.

– Будь по-твоему, – сказал Луговой.

Они помолчали. Потом Рудик сказал:

– С таким ускорением двигатель все равно полетит часа через полтора. Ничего не теряем.

– Не все ли равно?

– Я просто так. А красиво будет, наверное. Жаль, что никто не увидит со стороны.

– А, фиг с ними, – сказал штурман. – Не увидят – ничего не потеряют. Мне было бы жутко. Не люблю кремации.

– Хороший корабль, – сказал Рудик.

– Машина хоть куда.

– И батареи дотерпели до конца.

Сирены снова изменили тональность. Излучение прорвалось в третью палубу.