Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли - Виктор Поротников

Однако не такого душевного склада был мытник Сдила Нилыч, променявший чувство прекрасного на жажду к наживе. Унаследовав от отца не только богатую казну, но и должность княжеского мытника, Сдила Нилыч всю свою жизнь подчинил одному-единственному правилу – ценить злато выше всяческих чувств и привязанностей.

«Злато – царь всего!» – любил повторять Сдила Нилыч своим сыновьям.

Младший сын мытника еще не осознал в полной мере власть денег, не понимал, что такое выгода. Зато старший сын хорошо усвоил отцовские заветы. Лука был скуп и недоверчив, сверстников своих сторонился, если те были не из боярского или купеческого сословия. В пятнадцать лет Лука уже имел собственные сбережения, которые он прятал от родителей и брата.

– Скоро ли дойдем-то? – окликнула мужа слегка запыхавшаяся Пестемея. – Полгорода уже прошли!

– Скоро! – обернулся на жену Сдила Нилыч.

Там, где вал детинца почти соединяется с валом восточной стены, Сдила Нилыч уже давно присмотрел укромное местечко. Обойдя терем боярина Патрикея Федосеича, обнесенный высоким тыном, мытник с женой вышли к зарослям колючего боярышника, густо разросшегося вдоль неглубокого рва, за которым на высоком валу грозно высились бревенчатые стены и башни детинца. Сдила Нилыч уверенно спустился в ров. За ним, ворча и охая, последовала неповоротливая Пестемея, опираясь на кирку.

Снег после недавней оттепели осел, а затем, прихваченный морозцем, покрылся тонкой коркой наста. Ноги мытника вязли в мелкой снежной крошке, образовавшейся под настом, поэтому каждый шаг давался ему с усилием. Мощный вал и стена детинца на его гребне заслоняли собой полнеба, тень от бревенчатой крепости укрывала полностью весь ров.

Наконец Сдила Нилыч остановился и, взяв у жены заступ, принялся разгребать сугроб у основания вала.

– Помогай, чего встала! – прикрикнул он на супругу, которая с трудом переводила дыхание после быстрой ходьбы.

Пестемея нехотя стала помогать мужу, неумело действуя то киркой, то руками, одетыми в рукавицы.

Добравшись до мерзлого слоя земли, Сдила Нилыч начал орудовать киркой. Он довольно быстро прорубил в основании вала неглубокую яму с таким расчетом, чтобы талые вешние воды при заполнении рва не могли оказаться на одном уровне с его тайником. Запихнув в яму мешок с сокровищами, мытник забросал тайник землей, тщательно утрамбовывая мерзлые комья ногами. Сверху он все забросал снегом.

– Дело сделано! – облегченно перевел дух Сдила Нилыч, утирая пот со лба.

– Слава Богу! – прошептала Пестемея и перекрестилась.

– Место запомни. – Мытник кивнул жене на возвышавшуюся над ними башню детинца. – Напротив третьей башни от ворот, ежели смотреть в сторону восточного вала. Коль я сгину в сече с татарами, тебе придется опосля всей этой напасти моим златом распорядиться. И о сынах моих тебе же позаботиться придется, голуба моя.

* * *

С первыми лучами солнца тревожный набат пробудил ото сна всех обитателей княжеского терема.

В покои к Агриппине Ростиславне пришли ее снохи, Евлампия и Зиновия. Первая была замужем за Олегом Красным, угодившим в плен к татарам, вторая была супругой Глеба Ингваревича, который ушел с братом Романом к верхнеокским городам собирать новое войско.

Агриппина Ростиславна встретила юных княгинь уже тщательно одетая, несмотря на столь ранний час. Последние двое суток Агриппина Ростиславна бодрствовала даже по ночам, а если и ложилась ненадолго на кровать, то прямо в одежде. Своим здравым умом старая княгиня понимала, что враг может ворваться в Рязань и днем, и вечером, и рано утром, и в полночь… Поэтому ей хотелось быть готовой к тому неизбежному, на что обрек рязанцев злой рок.

– Собирайся, бабушка, – сказала Евлампия. – От воевод гонец прибыл с плохими вестями. Татары опять запалили восточную стену Рязани. Как догорит стена, так нехристи на штурм пойдут. Может статься, что не удержат наши ратники мунгалов на валах, тогда битва в город перекинется. Боярин Твердислав повелевает всем знатным женам с детьми и челядью в детинце укрыться.

– Вот мы и собрались идти в детинец, – добавила розовощекая белокурая Зиновия. – По пути за тобой зашли, бабушка. Кликни своих служанок, пусть они соберут все самое ценное и необходимое.

– Наши-то челядинки все нужное уже в узлы повязали, – вставила Евлампия, не скрывая того, как ей не терпится поскорее укрыться в крепости на холме.

– Вот и ступайте, милые. С Богом! – невозмутимо промолвила Агриппина Ростиславна, сидя в своем любимом кресле. – Я в тереме останусь. Здесь я женой стала, тут сыновей родила, тут и смерть приму, коль придется.

– Как же так, бабушка? – растерялась Зиновия. – Не можем мы тебя одну здесь оставить!

– А я не одна, – спокойно возразила Агриппина Ростиславна, – со мной мои служанки останутся. Те, что пожелают остаться.

– Не дело это, бабушка! – недовольно обронила нетерпеливая Евлампия. – Таким своим поступком ты на нас тень бросаешь. Люди скажут, мол, снохи княжеские спаслись, а мать Ингваря Игоревича на произвол судьбы оставили!

Агриппина Ростиславна была непреклонна.

– Не сдвинусь я никуда отсюда, и не настаивайте, милые! – сердито молвила она. – А Ингварю Игоревичу скажете опосля, что мать его все глаза проглядела, подмоги от него дожидаючись, но так и не дождалась! Скажете еще князю Ингварю, что мать его изо дня в день слезами умывалась, глядя на страдания рязанцев, что она денно и нощно молилась о победе христиан над язычниками, что с молитвой и смерть приняла.

После услышанного Зиновия расплакалась, обняв колени своей суровой бабушки, растроганная ее бесстрашием и готовностью принести себя в жертву неумолимому року.

– Полно, дитя мое. Не плачь и не горюй обо мне! – Агриппина Ростиславна нежно погладила Зиновию по щеке. – Я свой век прожила, а быть вам обузой в детинце не хочу. Туда небось скоро людей набежит столько, что яблоку негде будет упасть!

– Что ты, бабушка! – сквозь слезы воскликнула Зиновия. – Для тебя местечко в детинце всегда сыщется.

– Здесь мое место! – отрезала Агриппина Ростиславна. – Ступайте, голубицы!

Зиновия мучительно колебалась между желанием укрыться в детинце и чувством христианского долга перед матерью своего свекра. Ее колебания были прерваны решительной Евлампией, которая чуть ли не силой увлекла Зиновию за собой.

Евлампия тащила Зиновию за руку вниз по скрипучей лестнице и недовольно выговаривала ей:

– Бабушке нашей белый свет немил, вот она и бредит Царствием Небесным! А нам с тобой умирать никак нельзя: ты – беременна и у меня на руках сыночек маленький. Пусть мой муж угодил в неволю татарскую, зато твой Глеб вот-вот подступит к Рязани с полками и с братом Романом Ингваревичем. Может, и черниговцы с дружиной князя Ингваря где-то уже на подходе. Чаю, недолго нам осталось беду эту выдерживать!

Восемнадцатилетняя Зиновия подчинилась Евлампии, которая была старше ее на два года. Нерешительная Зиновия с юных лет привыкла подчиняться воле более сильных духом людей. Сначала Зиновия во всем слушалась отца, княжившего в Вязьме, затем, став замужней женщиной, она привыкла полагаться на волю мужа. Самостоятельно принимать решения Зиновия не умела. В душе она восхищалась самоотверженностью Агриппины Ростиславны и где-то даже завидовала Евлампии, не терпящей над собой ничьей власти.