Бык из машины - Генри Лайон Олди

Катафалк из старых фильмов.

Когда живые не дают ответа…

«Ответы имеют цену,» – произнес женский голос. Усадьба поблекла, утонула в безвидной мгле. На её фоне проступило лицо: спокойное, печальное. Женщина была красива той осенней красотой увядания, от которой щемит сердце.

Горло пересохло. Между висками полыхнула молния.

– Я заплачу́, – кивнул Тезей.

«Хорошо. Вас отвезут. Вот номер…»

Он задохнулся.

«Я первый! Первый!!!» – «Потому что третья дверь» – «От сплетен у меня повышается гемоглобин» – «Дальше едем без остановок» – «Умер, и ладно, чего там выяснять?»

На крыше хозяйничал дождь.

О, этот дождь! Он подмигивал вечеру тысячей глаз-ка́пель. Плясал на провисших, вздрагивающих от топота куполах тентов: лентяй-уборщик забыл их свернуть ещё летом, да так и не удосужился. Драил до блеска столы, неосторожно выглянувшие из-под дощатого навеса. Валялся сразу в трех раскрытых шезлонгах, проминал ткань сидений до пола всей тяжестью скопившейся воды. Пальмы в кадках ёжились, уныло шелестели листьями. Шелесту вторил надувной бассейн: воду спустили, бассейн сдули, но вместо того, чтобы отнести в кладовку, просто оттащили груду оранжевой синтетики в дальний угол. Бассейн? Сброшенная кожа анаконды, ради смеха выкрашенной под апельсин.

– Зачем я сюда притащился? – вслух произнес Икар.

Он знал, зачем. А спросил просто так.

Стараясь не поскользнуться на мокрой плитке, Икар подошел к технической надстройке. Дверь была открыта, молодой констебль заглянул внутрь: вёдра, швабры, разводные ключи. Подметальная машина с бензиновым двигателем. Вертикальный пылесос. Уборочная тележка. Две бутылки из-под пива, обе пустые. Свет он включать не стал – Кекрополь в достаточной степени подсвечивал зону отдыха желтым мерцанием в окнах домов-соседей, бликами навязчивой рекламы, витринами магазинов, фонарями вдоль улицы, фарами проезжающих машин.

– Котёнок, – сказал Икар. – Значит, здесь сидел котёнок.

Он привстал на цыпочки. Надстройка возвышалась над головой Икара, ему пришлось поднять руки, чтобы достать до верхней части. Пальцы нащупали край, обитый железом. Икар взялся покрепче, подтянулся, коснувшись края подбородком. Крыша как крыша, ничего интересного. Оцинкованные стальные листы, усиленные металлическими лагами.

– Значит, здесь сидел котёнок…

Висеть было утомительно. Пальцы немели, соскальзывали. Икар спрыгнул и выругался, чуть не подвернув ногу. Хромая, он подошел к ограждению зоны отдыха и забрался на перила. Придерживаясь за край надстройки, еще раз оглядел наклонную плоскость, служившую надстройке крышей. Сталь, цинк. Борта нависают над стенами, выдаются вперед на ладонь, если не больше. Наклон крутой, градусов сорок пять. Ну да, вода должна стекать вниз. И мыть проще, если голуби засрали – взял швабру подлиннее, встал на стремянку, или струёй из шланга…

– Котёнок?

Как сюда залез котенок? Спрыгнуть откуда-то сверху он не мог, разве что с неба свалился. Вскарабкался по надстройке? По стене? При нависающих бортиках?! Икар перебирал вариант за вариантом, и все они выглядели фантастикой чистой воды. Ну хорошо, как-то взобрался. Но как этот чёртов котёнок удержался на крыше до подхода Талоса? Отец говорил: сжался в комок, мяучил… Гладкий цинк. Скользкий цинк. Когтями не уцепишься. Наклон такой, что будь ты хоть трижды кот – съедешь вниз быстрее, чем хотелось бы.

– Талос стоял на перилах, как я. Как сейчас стою я. Но котёнок?!

– Ошибаешься, шалопай.

Инспектор Синид улыбался. Инспектор Синид был в прекрасном расположении духа. Инспектор Синид сбил шляпу на затылок. Он встал близко, слишком близко к перилам, чтобы Икар мог спрыгнуть, не оттолкнув инспектора. Смотреть на Синида сверху вниз было неловко. Это смущало Икара, но он не знал, что сказать, что сделать, чтобы не выглядеть смешным.

– Талос не стоял на перилах?

– Нет. Талос стоял перед перилами, как я. Только я стою лицом к перилам, а твой двоюродный братец – спиной к ним.

– А мой отец?

– Твой отец держал беднягу Талоса за рубашку. И тряс, замечу, со всем усердием.

– Вы там были?

– Еще чего не хватало! Твой отец – честный человек. Он поделился со старым добрым Синидом правдой, а старый добрый Синид пообещал ему вытащить его из дерьма. Из очень глубокого дерьма, шалопай. Из такого не взлетишь даже на самолёте.

Синид изучал Икара с интересом, от которого по спине бежали кусачие мурашки.

– Зачем ты вступил в него, а? В дерьмо? Двоих я не вытащу, не надейся…

– Можно, я слезу? – попросил Икар.

– Что? Нет, нельзя. Позже.

– Как вы узнали, что я здесь?

– У тебя в вайфере – служебный маячок. Транслирует местоположение с точностью до семи метров. Чего тебя понесло на крышу?

– Котёнок, – объяснил Икар.

– Догадался? Чёрт возьми, я выбираю в напарники самого тупого из всех констеблей, а он оказывается самым догадливым! Я что, совершенно не разбираюсь в людях? Ты говорил с Паламедом. Говорил с Никомедом. Парни видели, донесли. Тебе поручили тайно следить за мной, да?! Внутреннее расследование?! Под меня копаешь?!

– Можно, я слезу?

– Успеется. Шалопай, я единственный, кто может спасти твоего отца от тюрьмы. Ты это понимаешь?! Твой отец – убийца…

Лицо Синида изменилось. Кто-то взял инспектора за лицо и смял в ладони. Черты исказились, превратились в бычью морду. Ноздри раздулись, дыхание участилось, влажным паром вылетая из приоткрывшегося, губастого рта. Привычное спокойствие изменило инспектору, как блудливая жена; нет, оно начало изменять раньше, с самого начала разговора, войдя в конфликт с приклеенной улыбкой. Сейчас же конфликт достиг критической точки. Дрожа от ужаса, чувствуя себя ребенком в красной рубашке, беспечно скачущим перед рогами разъяренного бугая, Икар следил, как из Синида наружу лезет другой, неизвестный молодому констеблю человек, а может, вовсе не человек. Подобно алкоголику, сорвавшемуся из завязки в запой, с каждым вдохом – с каждой рюмкой спиртного – инспектор превращался в агрессивного безумца.

«Бесконфликтный он, – вспомнил Икар слова тренера Никомеда. – Адреналина ноль, словно ему надпочечники вырезали. Само спокойствие. Знаешь, малыш, я ему завидую…»

Вряд ли новый Синид вызвал бы зависть у старика. Я встал у него на дороге, понял Икар. Я – помеха, преграда. Был шалопай, стал соперник. Боже, да ведь я пришил ему три пары надпочечников! С ним нельзя соперничать, нельзя загораживать ему путь – это сводит его с ума. Неужели это я довел его до белого каления? Нет, не я, его бесит кто-то другой, я просто подвернулся под руку…