Сын Золотого Неба. Глаза Дракона - Лина Лау

class="p1">Особое чудо.

Что-то древнее и могущественное, что-то пришедшее из времён до Гибели Светил, что-то из эпохи Творения.

Эша всегда предпочитала работать с серебром — об это знали все её клиенты и все остальные мастерицы. Этот благородный металл лучше всех иных проводил энергии и впитывать в себя после, настроение, Волю творца.

Работать с ним было сложно.

Сложнее, чем с медью и золотом, но результат стоил затраченных усилий.

А вот золото Эша терпеть не могла.

Оно было символом А'Ксаана, небес драконьего мира. Символом Дома Талэ.

Символом всех ошибок старой империи и величайшей трагедии. Золото красиво блестело и ластилось к хозяину, пока тот мог кормить его своей силой, но найдя кого-то, кто мог предложить больше, с радостью меняло хозяина.

Обереги из золота стоило очень дорого, но на деле… не стоило ничего.

С золотом Эша не работала.

Золотом ей никогда не платили.

Она никогда не носила из него украшений, в этой, новой своей жизни мастерицы из Диорена.

А еще оно невообразимо шло ей — подчёркивало цвет глаз и её южное очарование. Так говорили родители, так говорили сестры, наряжать Эшу словно куклу. Может быть именно в этом крылась истинная причина этой неприязни.

…Зачарованные колокола Белого Храма было невозможно не узнать. У них была своя особая тональность, печальная светлая песнь по усопшего.

И сейчас они оплакивали члена королевской семьи.

Удар.

Второй.

Третий.

Пауза.

Удар.

Второй…

Второй принц.

Колокола Белого Храма звали горожан проститься с принцем.

Но… как?!

Когда?!

Его Высочество Леан ведь был столь юн, даже младше Эши! Как же так… как же так…

Подняв взгляд на Рика, она поняла, она увидела, как побледнел её друг.

Он тоже всё понял.

— Нет… — прошептала она.

Теперь на трон следующим точно взойдет старший принц. Единственный оставшийся наследник…

Три удара.

Пауза.

Два удара…

Траур.

В день похорон особ королевской крови было положено прекратить всякую работу, облачиться белое, отправиться в Белый Храм для прощания, или — в ближайший, чтобы помолиться за душу усопшего. По-хорошему, нужно было отстоять все службы, до заката, но это было пожелание, не обязанность. Однако за всякую праздность, за всякие воскликнул радости следовало наказание. Шататься в безделья по улицам не следовало — те кто уже побывал в Храме, должны были отправиться домой и молиться там.

От ремесленного квартала до Белого Храма было далеко, а прибиться к одетой в белое толпе им казалось немыслимым — и Эша, и Рик большие скопления народа не любили и оказавшись в них всегда нервничали. Потому они отправились в Храм Лийаш, ближайший, и, по совместительству, самый любимый Эшой.

Именно сюда она приходила на утренние службы, именно здесь жрицы и священники её знали по имени и приветливо улыбались всякий раз, стоило ей пойти в храмовую библиотеку.

В конце концов, она немало жертвовали храму, когда у неё выпала такая возможность — а прихожанами Покровительницы Искусства были всё же именно ремесленники, редкие дворяне, и всего несколько благодетеля из числа высшей аристократии, включая Диалори.

Сейчас же в просторном светлом помещении всё было завешано белыми драпировками и усыпано цветами вишни.

Тоже белыми.

…Этот цвет подчёркивал смуглость её кожи. Она никогда его не любила — он напоминал ей о не самых приятных событиях её жизни.

О родителях.

О Цавербийской войне.

Она мало коснулась Восток, но забрала её родителей, что как верные слуги Владыки отправились отражать атаку цав'ен и не вернулись.

Как и многие другие сайши.

Как и многие её знакомые.

Рик был единственным её близким, кто вернулся с той войны.

Она молилась тогда, шесть лет назад, за души родителей, точно так же облаченная в белое.

Молилась, чтобы они мирно переродились, чтобы Саинэ была к ним милостива.

Они покоились в братской могиле, в очередном кургане, выросшем на равнинах Запада. В семейном же склепе были только пустые вазы — дед был против того, чтобы сжигать личные вещи сына и снохи и заменить этим пеплом прах.

Теперь точно не было смысла возвращаться — даже чтобы проститься с родителями.

Она тогда заказала по ним длинную службу в Белом Храме, отдав почти все свои накопления. Тогда это казалось ей совсем не важным — что значили деньги по сравнению с душами родителей?

Оплакивала она их недолго.

Не могла — долго.

Нужно было работать, нужно было как-то выживать, и потратить всю жизнь на вечную скорбь было бессмысленно и глупо.

Дед бы не одобрил.

Рик — тоже.

Но тот хотя бы посылал весточки — что он в порядке, что жив и активно продвигается по службе.

Эша молилась и за него — за его здравие, за победу, за удачу.

Тогда её жрицы Лийаш и полюбили, стало быть. О таком все шли молиться Стражу или Алье, а то и вовсе богам Светлого Пантеона. И только она — богине-созидательнице.

Бог войны не мог уберечь от чужого меча — во их славу кровь лилась с обеих сторон. Те, кто способствовал хаосу и разрушению, сохранить жизнь не мог.

Именно после той войны она стала ходить в храм каждое утро.

Она не верила, что богам было до них дело.

Но…

Рик вернулся живым, и выжил в ещё множестве передряг — стало быть, на что-то они и влияли. Или это насмешка судьбы, не столь важно.

Важно то, что сейчас милый друг стоял рядом, и глубоким своим голосом пел заупокойную молитву, а не был развеян по ветру пеплом. Не гнил в сырой земле, не томился в плену, не был продан в рабство на рынках цавербийских царств.

Важно то, что сейчас он дышал.

…А вот Рику белый цвет был к лицу.

Даже хорошо, что он перешёл на службу к принцу Веарди, форма его теперь светлых цветов.

Когда служба подошла к концу, а прихожане наконец смогли подойти к жертвенному очагу и бросить в огонь цветы вишни, Эши и Рик сделали это и направились к выходу.

Белые реки горожан текли по улицам.

Как же легко было затеряться в этой толпе…

Не так Эша планировала проводите время с другом, но сейчас смех и веселье были бы кощунством, а потому следовало молча вернуться домой. Может быть за закрытыми дверями не так неправильно будет беседовать о том что было, что прошло или не случилось.

И уже не случится.

Никогда.

Она не поняла, на самом деле, в какой момент они свернули с непривычно тихой улицы в совсем безлюдной переулок.

И, признаться,