Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова

Вершители судеб книгоиздания в то время также были увлечены жизнью провинциального имения, ролью провинциального землевладельца, техническими и научными составляющими управления поместьем, сельским хозяйством и домашним хозяйством. Складывается впечатление, что этот интерес возник в ответ на освобождение в 1762 году дворян от обязательной службы, что позволило тем проводить значительную часть своего времени в деревне. Исследователи, изучавшие обширную литературу по этим вопросам, отмечают, что полные энтузиазма самозваные эксперты публиковали тысячи страниц в надежде преобразить российскую деревню, но их усилия ни к чему не привели (или им так казалось), так как общественность полностью проигнорировала их предложения[474].

Тем не менее семейство Чихачёвых и – что немаловажно – их друзья и соседи были восторженными провинциальными читателями, которые не только подписывались на периодические издания, покупали книги и с жадностью поглощали практически все доступные им публикации (а им было доступно удивительно многое и удивительно легко), а также руководствовались прочитанным в своих поступках (по крайней мере, иногда), были разборчивы (хотя их оценка не всегда совпадала с оценкой петербургских literati) и (по крайней мере, в случае Андрея) начинали вносить свой вклад в разворачивавшемся споре. Мифом или реальностью были провинциальные читатели? Очевидно, настоящие читатели на самом деле существовали и с удовольствием потребляли все большее количество печатных материалов по мере того, как они становились доступнее. Недавние исследования, в центре внимания которых оказались Тверская и Тульская губернии, доказывают существование провинциальной читающей публики, из чего можно сделать вывод, что ставшие предметом оживленной дискуссии невероятно высокие тиражи «Библиотеки для чтения» не были выдумкой[475]. Отзывы Чихачёвых о прочитанном указывают, кроме того, на обстоятельства, позволившие горожанам говорить о косной и нелюбопытной или даже несуществующей провинциальной читающей публике, а также проливают свет на то, какими могли быть подлинные интересы читателей-провинциалов.

Вероятно, с точки зрения канонической истории русской литературы любопытнее всего в читательских привычках Андрея (а вместе с ним и его семьи) то, что его любимыми писателями были одновременно Фаддей Булгарин и Александр Пушкин[476]. Пушкин, конечно же, получил громкую славу и восхищение при жизни и право на место в общепризнанном пантеоне великих русских писателей. Считается, что он создал современный русский литературный язык, а также написал несколько величайших произведений русского литературного канона: от романа в стихах «Евгений Онегин» до стихотворной повести «Медный всадник» и исторической повести «Капитанская дочка» (хотя за рубежом он известен не так широко, как Толстой или Достоевский, что в значительной степени обусловлено сложностью перевода его поэзии). Современники Пушкина ассоциировали его со свободомыслящими участниками восстания декабристов; в то же время он пользовался покровительством консервативно настроенного царя Николая I. Декабристы дружили с Пушкиным и, желая его защитить, сознательно не вводили его в круг заговорщиков. Отношения же Пушкина с Николаем I были сложными: опасаясь либеральных взглядов поэта, царь, по-видимому, уважал его огромный талант, не говоря уже о культурном влиянии.

Фаддей Булгарин же был почти во всем противоположностью Пушкина. Его сочинения и издательские проекты приносили прибыль, но при жизни собратья-писатели не любили его, называя бездарным писакой, плагиатором и осведомителем Третьего отделения. Практически никакие из его произведений не пережили своего создателя: сегодня их редко читают и еще реже ими восхищаются[477]. Вместе со своими коллегами-издателями и писателями Николаем Гречем и Осипом Сенковским Булгарин составлял реакционный «триумвират», ответственный, по мнению других писателей, за порчу литературных вкусов публики либо по меньшей мере за потакание ее низменным желаниям. Если читать между строк, то видно, что их порицали за распространение теории официальной народности. К тому же родившийся в Польше Булгарин был прямой противоположностью Пушкину: его критиковали за искажение русского языка, чрезмерную велеречивость и грамматические ошибки.

Как читатель, для которого Пушкин был практически членом семьи, мог с той же любовью, как к близкому другу, относиться к Фаддею Булгарину? Андрей не пытается объяснить свою любовь к Пушкину, хотя это и не нужно. Пушкин был и остается кумиром, поскольку сложно отрицать эстетические качества и непреходящую привлекательность его сочинений. Городские интеллектуалы, без конца критиковавшие Булгарина за стиль и содержание его произведений, не могли открыто обвинять его в связях с Третьим отделением, а Андрей мог и не знать об этой сфере деятельности своего героя. Но даже если и знал бы, то вполне мог одобрять или даже восхищаться этим, а Пушкина, наоборот, осуждать за связи с декабристами и симпатии к ним. Не следует удивляться тому, что провинциальные читатели, узнай они об этих подспудных политических течениях, воспринимали бы их с более консервативной и, безусловно, патриотической позиции.

Значительная часть общественной кампании против Булгарина состояла в ряде разгромных критических отзывов на его журнал «Эконом» в соперничавших с ним «Отечественных записках». Интересно, что Андрей не был подписан на «Эконома», как, по-видимому, и на «Отечественные записки», хотя Чихачёвы иногда упоминают последний журнал[478]. Поэтому Андрей мог и не знать о выражаемой в адрес Булгарина неприязни. Также возможно, что, сколь бы ни хвалил Андрей Булгарина, совсем не факт, что он одобрял все начинания последнего, например тот же журнал «Эконом», посвященный вопросам домашнего и сельского хозяйства и печально знаменитый своими ошибочными советами. Легко допустить, что Андрей предпочитал новости и литературное содержание «Северной пчелы» Булгарина, тогда как потребности Натальи, которая, возможно, была больше заинтересована в сведениях о домашнем хозяйстве и земледелии, «Эконом» не удовлетворял. Разумеется, возможно также, что Андрей не был подписан на «Эконом» потому, что тот входил в число более дорогих журналов.