Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем - Хэлли Рубенхолд

владел своим ремеслом и знал, как извлечь максимальную выгоду из каждой остановки. Жены и дочки фермеров заглядывались на ножницы, гребни, наперстки, ножи, ленты, нитки, пуговицы и даже броши и маленькие игрушки, которые торговцы раскладывали на кухонных столах. Они всегда носили с собой книги: дешевые издания сказок с гравюрами, биографии, сборники стихов и рассказов. В тавернах и пабах они предлагали посетителям свою коллекцию народных баллад – напечатанных на одном большом листе бумаги песен о несчастной любви или кровавом преступлении. Исполнялись такие баллады обычно под известную мелодию: покупатели могли скинуться, взять за пенни один листок на всех и спеть новую песню под кружку эля.

Жизнь бродячего торговца была непредсказуемой. Он вставал с пустым желудком и не знал, сможет ли устроиться на ночлег. В «Истории Джона Дешевого, бродячего торговца» – сказке, имевшейся в мешке любого коробейника первой половины девятнадцатого века, – описана повседневная жизнь тех, кто бродил по дорогам, предлагая свой товар. Рассказчик ясно дает понять, что опасностей и неудобств, как правило, было больше, чем преимуществ бродячей жизни, полной приключений. Торговец мог свалиться в канаву или навозную кучу, ему регулярно приходилось спасаться от злых фермерских псов или разъяренных быков. Автор «Истории Джона» сетует на бытовые неудобства: ночевать нередко приходилось на мешках с пшеницей, на капустном поле или в стойле с коровами холодной зимней ночью. Торговец мог предложить свой товар жене фермера в обмен на миску супа или капусты; частенько приходилось «идти весь день, ходить от дома к дому, а в итоге не разжиться ни куском мяса, ни хлебом, ни элем». Но, несмотря на все трудности, жизнь торговца предполагала большую долю свободы, чем та, на которую мог рассчитывать человек оседлый. Жизнь людей в Викторианскую эпоху регулировалась бесчисленными правилами, и отказ от этих ограничений зачастую представлялся романтическим поступком. Путешествовать, жить своей смекалкой, встречаться с разными людьми, бывать в новых местах – бродячий торговец ни перед кем не отчитывался, не имел обязательств перед семьей, соседями, церковью и нанимателем. Некоторых влекла такая свобода.

Неудивительно, что бродячими торговцами часто становились одинокие мужчины без семьи, хотя по большому счету семья не мешала заниматься этим ремеслом, как не мешает она и современным коммивояжерам. Однако наиболее приспособленными к такому образу жизни считались бывшие солдаты, привыкшие к долгим походам и лишениям.

Карьера бродячего торговца, должно быть, казалась Томасу Конвею подходящей еще и потому, что он с отрочества привык к кочевой жизни. В 1845–1852 годах по сельской Ирландии прошел Великий голод. Особенно тяжело пришлось жителям графства Мейо. К 1851 году около тридцати процентов населения региона умерли или эмигрировали. Конвей не был исключением. Еще до поступления на военную службу в 1857 году он пересек Ирландское море и перебрался в Йоркшир, где был рабочим в окрестностях Беверли. После увольнения из армии в октябре 1861 года он забрал пенсию, навестил родственников в Килкерри и вернулся в Англию, на этот раз отправившись в Ньюкасл, где у него было больше шансов заработать. На полученные деньги молодой ирландец купил товар, набил им свой мешок и отправился странствовать к югу от Ковентри, дошел до Лондона и наконец летом 1862 года прибыл в Бирмингем[265].

Существует несколько версий знакомства Кейт и Томаса Конвея. В одной из них говорится, что двадцатилетняя Кейт была «симпатичной девушкой с очень добрым сердцем». Он же был сероглазым ирландцем со светло-каштановыми волосами и даром рассказчика. Сара Крут и Эмма утверждали, что Кейт и Том познакомились в Бирмингеме, но дядя Том Эддоус настаивал, что все было не так. По словам дяди Кейт, «она познакомилась с этим парнем Конвеем» после того, как покинула дом семьи Эддоус в Бирмингеме. Как бы то ни было, прожив в Бирмингеме девять месяцев, Кейт внезапно объявила о своем желании вернуться в Вулвергемптон, куда в это же время решил отправиться и Том Конвей.

Томас Конвей с его рассказами о тиграх и благоуханных джунглях, песнями и мешком сказок, безусловно, казался Кейт фигурой романтической. Его истории завораживали незнакомцев в пабах и на рынках. Он был свободен и шел куда глаза глядят. Нетрудно понять, почему веселая, открытая и общительная Кейт предпочла Тома и бродячую жизнь своему унылому существованию.

Эддоусы не обрадовались такому повороту событий, и, вернувшись на Билстон-стрит, Кейт в этом убедилась. Родственникам Кейт Томас Конвей никогда не нравился: ни Уильяму и Элизабет, ни ее кузине Саре, ни дяде Тому, ни ее сестрам в Лондоне. И неудивительно: уволенный из армии по состоянию здоровья, он не имел настоящей профессии, дома, семьи и надежного дохода, за исключением мизерной пенсии в шесть-семь пенсов в день. Этот ирландский бродяга был олицетворением викторианской притчи о мужчинах, с которыми юным девушкам связываться не стоит. Любовная связь с таким типом считалась прямой дорогой к нищете, голоду и работному дому. Вдобавок ко всему если Конвей и обещал Кейт жениться, то не спешил выполнять свое обещание.

Впрочем, это не ослабило ее привязанности: в отчете о событиях, напечатанном в газете «Блэк кантри багл», говорится, что девушка была «очарована красивым романтичным ирландцем». В конце концов тетя Элизабет выдвинула ультиматум: Кейт прекращает любовную связь с торговцем грошовыми балладами или покидает их дом[266]. Кейт выбрала второе и поселилась с Конвеем в ночлежке. Она сделала это вовремя: в июле 1862 года выяснилось, что она беременна.

Хотя положение племянницы, безусловно, явилось стыдом и позором для Эддоусов, внебрачной беременности в Викторианскую эпоху никто не удивлялся. Среди привилегированных классов женское целомудрие считалось мерилом морали и определяло ценность женщины: неиспорченный «товар» котировался выше. Но представители рабочего класса не придавали девственности столь важного значения: рабочие жили по более практичным правилам. Невинная женственность, которую так лелеяли девушки из среднего и высшего классов, была не нужна их сестрам классом пониже. Современников беспокоило то, что семьи рабочих были вынуждены ютиться на небольшой площади и дети слишком рано узнавали о сексе. В тесноте, когда члены одной семьи, дальние родственники, а порой и гости спали в одной комнате и даже в одной кровати, понятие телесной приватности и скромности становилось попросту недоступной роскошью. С малых лет дети видели и слышали, как родители занимаются сексом, и это вызывало искушение предаться сексуальным экспериментам самостоятельно. Из-за того, что дома было слишком тесно, подростки часто шатались по улицам вдали от бдительных родительских глаз. Вот что поведала автору порнографических мемуаров, писавшему под псевдонимом Уолтер, одна молодая женщина: «Многие девушки просто шастают по улицам… их матерям все равно, чем они занимаются… когда им исполняется тринадцать-четырнадцать лет, их уже не удержишь дома, они рыщут по темным улицам по ночам…» «Девушки уединяются с возлюбленными – мальчишками-лоточниками», а «четырнадцатилетнюю девственницу сейчас и