Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

Он и двое матросов влезли под кожух с лодки. Матросы держали обычное армейское одеяло. Один из них выпил глоток бренди из фляжки капитана; другой хотел было тоже выпить, но решил, что без этого сможет работать лучше. Они накрыли тело одеялом, потом осторожно перекатили его внутрь. Капитан Паркер помог им внести тело в трюм.

— Возвращайтесь, поищите другую руку, — велел капитан Паркер. — Возможно, у нее на пальце было кольцо. Нужно выяснить, кто она.

Поиски другой руки оказались безрезультатными.

— Закройте тело, — приказал капитан Паркер, когда одеяло распахнулось. — Марш на место, — велел он собравшимся членам машинной команды.

Вызвали старшего стюарда и отправили за одной из стюардесс, пожилой негритянкой. Та завопила и отказалась повиноваться, потребовалось пять минут, чтобы уговорить ее взглянуть хотя бы на одежду девушки, которую ей показали, приподняв угол одеяла. Потребовалось еще десять минут, чтобы добиться от нее какого-то ответа, тогда она сказала, что да, узнает это платье, и назвала номер каюты Глории. Капитан отправил туда кого-то, этот кто-то вернулся и сказал, что, видимо, это она, постель неразобрана, и каюта выглядит пустующей.

— Она села на пароход с единственной целью совершить самоубийство, — сказал капитан Паркер. Жуткое дело. Молодая девушка. Возможно, беременная. Ему в голову не приходило, что тут может быть не самоубийство, а что-то иное. Молодая девушка, по словам стюардессы, ей восемнадцать — двадцать один, она поднялась на борт в одиночестве, ела в одиночестве, по словам старшего стюарда (он вспомнил ее, услышав сделанное стюардессой описание; это подтвердил эконом), никто не видел, чтобы она с кем-то разговаривала. Капитану Паркеру требовалось предоставить полный отчет владельцам судна и портовым властям в Нью-Йорке и Массачусетсе. Какой-нибудь помощник окружного прокурора, стремящийся увидеть в газетах свою фамилию, примется копаться в случившемся. Но здесь преднамеренное самоубийство, и ничего больше. Жаль, что девушка не спрыгнула с кормы, но если так уж хочешь покончить с собой, невелика разница, как это сделать. Капитан Паркер надеялся, что она погибла от удара плицы по голове, когда ее втянуло внутрь, иначе, судя по виду, это была ужасная смерть. Ужасная. Что поделаешь, девушки беременеют, несмотря на все способы предохранения. Капитан Паркер подумал, прочесть ли над телом «Отче наш», потом посмотрел на своих офицеров и матросов. Нет, нет, никаких молитв в их присутствии. Фанкетте, матрос из Потакета, увидев тело, перекрестился. Этого было достаточно. При желании родные девушки могут заказать заупокойную службу и прочесть какие угодно молитвы.

«Сити оф Эссекс» тронулся снова, а наутро в порту пассажиров попросили назвать свои фамилии и адреса, прежде чем покинуть судно. Если не считать этого, для большинства пассажиров этот рейс был совершенно обычным, и многие сошли на берег, не имея представления, что случилось. У Лиггетта был жуткий миг, когда он чуть не забыл написать Уолтер Литтл вместо подлинного имени. С пристани он взял такси до вокзала, а там сел на первый поезд до Нью-Йорка.

Ландшафт за окном по пути в Нью-Йорк был давным-давно знаком Лиггетту — годы в подготовительной школе, в колледже, в Гарварде, отпуск во время войны, поездки к Эмили в Хайяниспорт. Но он не отводил взгляд от этого ландшафта. В жизни человека, если он невезучий и живет полной жизнью, наступает время, когда у него появляется секрет, настолько грязный, что ему никогда не отмыться. (Шекспир об этом знал и пытался выразить, но сказал так же плохо, как и все, кто об этом говорил. «Все благовония Аравии» наводят на мысль о всех благовониях Аравии и ни о чем больше. Так всегда обстоит дело с метафорами, когда речь идет о поведении человека. Люди не корабли, не шахматные фигуры, не цветы, не скаковые лошади, не картины, не бутылки шампанского, не экскременты, не музыкальные инструменты или что бы то ни было, они всего-навсего люди. Метафоры могут дать лишь какое-то представление.)

Лиггетт считал — он знает, что произошло, и называл себя убийцей. Потом перестал, потому что ему это начало нравиться, а время получать удовольствие от того, как называешь себя, было неподходящим. Убийца — это человек в оперной ложе, в черном плаще и с кинжалом; человек с пистолетом и неверной женой; человек в кожаных ковбойских штанах и с винтовкой Марлина. Трудно отделаться от усвоенной в детстве мысли, что убийца — это благородный преступник. Нужно забыть о ней. Лиггетт видел в жизни только одно убийство. Во Франции. Он видел много смертей, в том числе и в рукопашном бою, но только одно убийство. Один из его солдат дрался с немцем и одерживал верх, немец перегибался назад через край траншеи. Американец мог бы легко разделаться с немцем, но тут один из сержантов Лиггетта неспешно подошел и дважды выстрелил из пистолета немцу в ухо. Это было убийство. И сержант был по-своему убийцей. Принадлежал к длинному ряду убийц, а не воинов. Гангстерские расправы были убийствами.

Убийства достойны порицания, но они имеют отношение к истории. То, что он сделал, к истории не имеет отношения и никогда не будет иметь. Лиггетт надеялся, что не будет. Ему этого не хотелось. Он ненавидел обладание этим секретом, не хотел, чтобы о нем кто-нибудь знал, — и сознавал, что подается вперед на своем сиденье, чтобы ускорить движение поезда и получить возможность выложить все Эмили.

Эмили. Она всегда была и всегда будет. Лиггетт отогнал мысль о ней, как отгоняют мысли в поезде. Приходит хорошая мысль, она для тебя важна, но становится неотвязной, и стук вагонных колес на стыках, особенно на легких рельсах, убаюкивает тебя с открытыми глазами, потом засевшая в голове мысль забывается и сменяется другой.

Таким образом, мысль об Эмили сменилась мыслью о случившемся ночью. Лиггетт зрительно представлял все, включая то, чего не видел. Когда Глория побежала и он ее окликнул, она, видимо, услышала его голос, сердитый тон, но не слова; поэтому не остановилась, когда он крикнул: «Не беспокойся». Она бежала к трапу на левой стороне, за рулевой рубкой, надеясь уйти от него, спустившись вниз по ступеням. Но в темноте и из-за движения судна наткнулась на поручень, очень низкий на верхней палубе «Сити оф Эссекс». Скорее всего ударилась о него чуть ниже колен. Туловище по инерции подалось вперед, и она упала в воду. Вскрик, затем второй, и он понял, что не мог бы ее спасти, понял за долю секунды до того, как осознал, что случилось. Да, он мог бы погибнуть вместе с ней.

Он расскажет все это Эмили. Да, он знал, что побоится не рассказать ей. Если она скажет, чтобы он пошел в полицию и рассказал, что случилось, он пойдет. Но без ее указания не станет этого делать. Да, он надеялся, что она скажет ему — не ходи в полицию.

На Центральном вокзале Лиггетт вышел через проход, поднялся по ступеням в отель «Билтмор», достал ключ, вошел в свой номер, спустился и оплатил счет. На Центральном вокзале отдал чемодан носильщику (не хотел, чтобы кто-то видел его с ним). Сказал, чтобы носильщик сдал его в камеру хранения и принес ему чек. Купил несколько дневных газет. Сообщение об этой истории было на первых страницах «Джорнал» и «Телеграм» — теперь она называется «Уорлд-телеграм» и похожа на те газеты, какие выходили во время забастовки печатников. В «Ивнинг пост», газете, которую читала Эмили, не было ничего. В «Джорнал» был заголовок: «ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ НЬЮ-ЙОРКСКОЙ ДЕВУШКИ В ЗАЛИВЕ ЛОНГ-АЙЛЕНДА». Речь шла о загадочности, окружающей смерть Глории Уэндрес, восемнадцати лет, брюнетки, хорошенькой, и ее смертельном прыжке с борта «Сити оф Эссекс». Ее опознали по одежде!