В августе 41-го. Когда горела броня - Иван Кошкин

Асланишвили махнул рукой:

— Гранаты будут. С пулеметами ничем помочь не могу, добывайте у немцев. Пулеметы у них хорошие, у меня в батальоне три штуки уже. Значит, слушай диспозицию, лейтенант, она простая. Видишь — поле неубранное? Да, отсюда не видно, сейчас закончу — сползаешь. По ржи аккуратно выдвигаешься на исходный, исходным у нас граница сжатого. Наши пушкари выстрелят, что там у них осталось, а осталось у них, сразу скажу, мало. Одновременно танки старшего лейтенанта Петрова выйдут из леса, они тут метрах в ста засели. Постарайтесь не попасть под гусеницы, им из своих коробок ни черта не видно.

Где-то в поле дал длинную очередь пулемет, звук очереди был незнакомый, рокочущий, темп стрельбы явно выше, чем у ДТ.

— Нервничают гады, — усмехнулся комбат. — Вот так, Саша, звучит их молотилка, машина, надо сказать, страшная… Ага, а вот и броня наша…

На поляну вышел высокий танкист в танкошлеме и изодранном черном комбинезоне, от которого явственно несло гарью. Лицо командира было угрюмым, казалось, он устал какой-то смертной усталостью, но больше всего Волкова поразили его глаза — потухшие, мертвые. Лейтенанту еще не приходилось встречать людей с таким взглядом.

— Здравствуй, Жора, здравствуйте, Валентин Иосифович, — тусклым голосом сказал командир, осторожно опускаясь рядом с Асланишвили.

— Как спина, Ваня? — мягко спросил Гольдберг.

— Нормально, — ответил танкист и покосился на Волкова.

— Пополнение, — коротко объяснил Асланишвили.

— Лейтенант Волков, — представился Александр.

— Старший лейтенант Петров, — глухо сказал танкист. — Комбат уже предупредил, что вы идете с нами?

— Так точно!

— Ну, раз так, запомните одно правило, — голос танкового командира был спокойным, даже невыразительным. — От моих танков — не отрываться. Стреляют, убивают — мне все равно, держитесь рядом. Заляжете или отстанете — если останусь жив, найду после боя и сам пристрелю.

«Что-то все мне сегодня расстрелом грозят», — с раздражением подумал лейтенант.

— Постараемся не отстать, — сдержанно ответил он.

— Держитесь вплотную к нам, мы поедем медленно. — Петров повернулся к Асланишвили: — Георгий, никаких изменений?

— Все по-старому, Вано, — устало сказал Асланишвили.

— Хорошо, — старший лейтенант неуверенно поднялся. — Пойду к своим.

Приволакивая ноги, танкист ушел обратно.

— Полспины в ожогах, — пробормотал Гольдберг. — Как держится? Ладно, товарищ лейтенант, пожалуй, пойдемте и мы, надо бы еще перед вашими бойцами выступить.

Выступление комиссара было кратким. Поздравив красноармейцев с тем, что отныне они являются третьей ротой героического второго батальона не менее героического 732-го стрелкового полка, Валентин Иосифович выразил надежду, что никто не опозорит это высокое звание. Рота получила противотанковые гранаты по десять на взвод, вслед за этим Волков обрадовал своих людей, сообщив, что в атаке их поддержат танки. Танки бойцы видели только в кино и на плакатах, поэтому это известие не столько обрадовало красноармейцев, сколько озадачило. Комиссар посмотрел на часы и заметил, что начало атаки — через какие-то двадцать пять минут, так что пора выдвигаться на исходные. Поле отделяла от опушки только проселочная дорога, бойцы, пригнувшись, выходили из леса и ныряли в ржаное море. Высокий, по грудь человеку, хлеб скрывал красноармейцев, что бежали, едва не цепляя штыкам землю. Однако комроты отчетливо понимал, что гитлеровцы прекрасно видят, как колышется при полном безветрии рожь. До линии немецких окопов было триста метров сжатого поля — как раз дистанция пулеметного огня, и их ответ не заставил себя ждать. Длинная очередь прошлась по ржи, срубая колосья, послышались стоны раненых. Ни о какой скрытности речи уже не шло, и лейтенант заорал:

— Ложись! Ползком вперед!

— Ложись! На пузо, сукины дети! — продублировал команду Медведев.

— По-пластунски, марш вперед! — Берестов был спокоен, словно на учениях.

Упав на живот, лейтенант пополз вперед, стараясь не черпнуть стволом ТТ сухую землю. Больше всего он боялся, что солдаты потеряют ориентировку, начнут ползать кругами или отстанут. Волков постоянно оглядывался, но зеленые каски держались цепко, не отставали, потные лица бойцов облепила грязь, они тяжело дышали, но упрямо ползли за командиром. Конечно, командиру роты не положено ползать на животе впереди своих людей, он обязан руководить боем с командного пункта, управляя взводами, ротным тылом и приданными средствами. Однако все пошло к черту с самого начала — лейтенант даже не смог как следует обсудить с комбатом свои действия в предстоящем бою. Иди вперед, выбей немцев из окопов, закрепись там, не давай гадам сбить тебя обратно, ни слова об артиллерийской поддержке, о связи, никаких средств усиления. Конечно, были танки, но угрюмый старший лейтенант, похоже, сам рассматривал пехоту в качестве своего средства усиления…

Впереди засветлело, и Волков понял, что до границы сжатого поля осталось метров пятнадцать.

— Стой! — заорал он, привстав, чтобы было дальше слышно.

Немцы немедленно отреагировали, показав, что лейтенанта Волкова не только слышно, но и вполне себе видно. Комроты едва успел упасть обратно, на голову ему посыпались выбитые пулями зерна. Оставалось надеяться, что никто в горячке не выполз на открытое место. Послышался противный свист, и среди колосьев захлопали разрывы, похожие на разрывы ручных гранат. «Пятидесятимиллиметровые, — определил Волков. — Черт, они мне так людей повыбьют до атаки». И в этот момента сзади ударил залп. Три «полковушки» — не бог весть какая мощь, но сейчас лейтенанту показалось, что грохочет по меньшей мере корпусная артиллерия. Впереди встали видимые даже сквозь рожь столбы взрывов. Батарея дала десять залпов, после каждого артиллеристы вносили поправки, меняя точку наводки. Редкие разрывы прошли пунктирам по линии немецких траншей, но Волков уже не обращал на это внимание, встревоженно прислушиваясь к реву и лязгу, доносившемуся сзади. В том, что танкисты мало что видят из своей коробки, он убедился еще на финской.

— Аккуратней смотрим, чтобы под гусеницы не попасть, — крикнул он.

Оглушительно лязгая растянутыми траками, ревя дизелем и выбрасывая клубы вонючего дыма, в пяти метрах от лейтенанта прошла «тридцатьчетверка», медлить было нельзя.

— Р-р-роота! За Родину! За Сталина! — Больше всего он боялся, что сорвет голос, но глотки хватило доорать до конца: — Зааа мно-о-ой!

Он поднялся, взмахнул пистолетом и бросился вслед за танком.

— Урррааааа!

Слаженный рев взвода Берестова подхватили остальные, и рота поднялась в свою первую атаку. Танки шли со скоростью десять километров в час, и чтобы не отстать, приходилось бежать. Триста метров… Ручные пулеметы немцев открыли огонь, пули выбивали фонтаны пыли, солдаты падали, поднимались, но некоторые оставались лежать в странных, неудобных позах. Двести пятьдесят… Легкий танк слева от лейтенанта резко остановился, над моторным отделением заплясали языки пламени. Из башни выскочили два человека в черных комбинезонах, и, открыв передний люк, потащили из разгорающейся машины третьего. Двести метров… Т-26 справа замер, левая гусеница вдруг оказалась на земле, сверкая вытертым металлом, и машина осела на борт, тележки шасси зарылись в песок. Подбитый танк развернул башню, его сорокапятка зло тявкнула. Сто пятьдесят метров… Лейтенант не видел, как отлетели куски дерна, прикрывающие амбразуру ДЗОТа, но когда фланкирующий пулемет ударил вдоль цепи, выкашивая людей, он инстинктивно упал, пропуская над собой смертоносные очереди. Немцы, как видно, построили эту огневую точку еще вчера, и сейчас пулемет на станке бил роте во фланг, прижимая к земле, не давая подняться и сделать последние триста шагов до траншей. Со стыдом Волков смотрел, как «тридцатьчетверка» уходит вперед, как старший лейтенант Петров, повернувшись в люке, что-то бешено кричит, тряся кулаком. Танкист выдернул из кобуры наган, несколько раз выстрелил в сторону пехотинцев и скрылся в башне, закрыв люк. Пулемет он так и не заметил. Полковые пушки успели дать один пристрелочный залп, когда заговорили немецкие орудия. На открытую позицию обрушился град стопятимиллиметровых снарядов, уничтожив одну из «полковушек» и повредив две других. 732-й полк остался без артиллерии. Танк, свирепствовавший в глубине немецких позиций, встал с перебитой гусеницей, танкисты вытащили лобовой ДТ, установив его в воронке, и, ведя огонь из негр и из спаренного пулемета, не подпускали немцев к машине.