КГБ и власть - Филипп Бобков

И в ПРЕЖНИЕ ГОДЫ, и в нынешние времена очень много пишут, а еще больше говорят о зловещей роли КГБ в жизни общества, о различных преступлениях и нарушениях закона, в которых якобы повинны органы безопасности. Рассказы о деятельности КГБ обрастают подчас самыми невероятными подробностями и свидетельствами «очевидцев», которые склонны во всех негативных явлениях и фактах нашей жизни видеть его руку.

Мне хотелось бы внести некоторую ясность и отделить зерна от плевел: истину — от досужих вымыслов. Приведу несколько сюжетов, из которых станет ясно, насколько несправедливой бывает людская молва и сколь далеки от реальности фантазии мнимых «свидетелей».

Довольно обыденные истории в устах людей, которые во всем готовы видеть политическую подоплеку, приобретают иной раз настолько далекое от истины толкование, что просто диву даешься, как рождаются такие нелепые слухи.

Семен Цвигун стал заметен в «высоких» кругах благодаря личным отношениям с Брежневым. Человек по-своему незаурядный, в годы войны он не был на фронте, а из Сталинграда еще до начала боев за легендарный город был отозван из военной контрразведки в тыл, в Оренбургскую (тогда Чкаловскую) область. В последующие годы работал в Москве, затем в Молдавии, где и подружился с Брежневым. Среди профессиональных чекистов Цвигун отнюдь не слыл авторитетом.

Помню, как его назначили по рекомендации В. Е. Семичастного на пост председателя КГБ Азербайджана. Цвигун зашел ко мне и с гордостью объявил: «Он предлагает мне свою республику!» (До прихода в КГБ Семичастный был вторым секретарем компартии Азербайджана). Когда же Цвигун занял пост первого заместителя председателя КГБ Ю. В. Андронова, Семичастный стал его злейшим врагом.

В годы работы в КГБ Цвигун написал и издал несколько книг и сценариев о жизни партизан, тем самым произведя себя в число героев партизанского движения. Именно в таком виде его биография вошла во все советские энциклопедии.

Не стал бы писать об этом, если бы легенда о Цвигуне как о прославленном борце за справедливость не начала гулять по страницам печати. Его уход из жизни также оброс мифическими подробностями.

Наиболее распространенная версия: причиной самоубийства Цвигуна явилась ссора с М. А. Сусловым, который не разделял его точку зрения на борьбу с коррупцией, а Цвигун якобы стоял на своем. Понимая, что силы неравны и Суслова ему не одолеть, Цвигун, как человек принципиальный, не нашел иного выхода, как покончить с собой.

Конечно, версия благородная, но совершенно не соответствует действительности. Цвигун не относился к числу тех принципиалов, которые способны проявить характер и идти до конца в споре с начальством. Напротив, он никогда не вступал в полемику и старался обходить острые углы. Основная причина его поступка заключалась в том, что Цвигун был тяжело болен и в последние месяцы практически не работал: раковая опухоль безжалостно расправлялась с этим могучим человеком. Он долго боролся с недугом, а когда стало совсем невмочь, решил добровольно уйти из жизни.

Разговор о том, почему Брежнев не подписал некролог, — это сказки. Брежнев был потрясен смертью Цвигуна, но не решился поставить подпись под некрологом самоубийцы.

Много кривотолков ходило и по поводу предсмертного письма в ЦК секретаря Союза писателей СССР А. А. Фадеева. Было известно, что перед смертью Фадеев написал письмо, которое сейчас опубликовано. А сколько противоречивых «свидетельств», сколько невероятных домыслов наслоилось вокруг этого самоубийства! В печати появились публикации многих «свидетелей» самых разных деталей, связанных со смертью выдающегося писателя.

Я был в числе первых, кто оказался на месте происшедшего. Письмо Фадеева нашли на столе незапечатанным. Александр Александрович лежал на кушетке, верхняя одежда аккуратно сложена на стуле. По всему было видно, что он заранее все обдумал и подготовился. Среди прибывших на расследование были генерал Маляров, занимавший должность начальника следственного управления КГБ, и его заместитель полковник Козырев, опытный следователь.

Шло обычное составление протокола. Маляров потянулся к письму, собираясь прочесть его, но Козырев остановил генерала:

— А надо ли, Михаил Петрович?

— Письмо ведь адресовано в ЦК, — поддержал его я. Свидетельствую: никто не читал письма, пока оно не дошло до адресата. Пусть не выдумывают «очевидцы». В ЦК познакомили с ним А. А. Суркова, М. А. Шолохова, К. М. Симонова, А. Т. Твардовского и, по-моему, К. А. Федина. Об этом рассказал мне Сурков, намеревавшийся и меня посвятить в содержание письма. Я возразил:

— Алексей Александрович, вы дали слово в ЦК не говорить о том, что написал Фадеев. Если сейчас расскажете мне, что там написано, вы нарушите слово и потом, как честный человек, будете переживать. Я же приучил себя к тому, что не предназначенная мне информация не должна меня интересовать.

Разговор происходил в кабинете Суркова в Доме Союза писателей СССР на улице Воровского. Алексей Александрович встал, подошел к шкафу и вернулся с бутылкой грузинского вина. Открыл ее, наполнил стаканы и со словами: «Научил старика!» — предложил выпить.

Этот случай, может быть, и не стоило бы описывать, но ведь истина нередко познается через малое.

Я прочитал, как один автор описывает посещение кабинета Андропова. Он, видите ли, с трепетом входил в кабинет, где когда-то сидел Дзержинский. Но ведь в здании, где находился Комитет госбезопасности при Андропове, Дзержинский никогда не работал!

Все эти выдуманные детали, разумеется, несущественны, никакого вреда они не приносят и вызывают улыбку у людей знающих, но существует ложная информация и посерьезнее, она порождает слухи, которые будоражат умы и определенным образом воздействуют на общественное сознание.

О том, как КГБ использовал психиатрические больницы для изоляции «неугодных лиц», много написано и сказано и у нас, и за рубежом. Приводятся фамилии пострадавших. Эта версия обрела до такой степени стойкий характер, что, даже решительно отвергая ее, не надеюсь разрушить стену лжи, воздвигавшуюся годами, и думаю, что только вызову огонь на себя. Однако обойти молчанием эту тему не могу, ибо замалчивать ее — значит подтвердить лживую версию, уже принесшую немало вреда.

Согласно издавна сложившейся и, на мой взгляд, разумной практике, лица, привлекавшиеся к уголовной ответственности за особо опасные преступления, обязательно подвергались судебно-медицинской экспертизе. Без заключения такого рода суд не принимал дела к производству.

Поскольку статья 70 Уголовного кодекса РСФСР относилась к особо опасным преступлениям, все лица, привлекавшиеся к суду по этой статье, проходили судебно-медицинскую экспертизу. Тот, кто признавался больным, на основании решения суда освобождался от уголовной ответственности и направлялся, согласно тому же судебному решению, на принудительное лечение в психиатрическую больницу, находившуюся в подчинении МВД СССР.

КГБ не вмешивался в эти медицинские заключения, и я никогда не считал их тенденциозными. Зачем это медикам? К тому же во главе советской психиатрии стоял ученый с мировым именем, академик А. В. Снежневский, который пользовался авторитетом не только у нас, но и далеко за пределами страны.