Верховный Издеватель - Андрей Владимирович Рощектаев

смотрел почти с восхищением.

– Вы чё-то всё такое прикольное говорите.

– А у нас свои секреты, – махнул рукой Ромка. – Но от тебя секретов нет. Ты уже наш человек. Да, мам?

– Да! – просто согласилась Марина. – Наш.

– Прикольно, что мама может быть другом своему сыну! Я такое ещё никогда не видел.

– А у тебя что в семье, не так?

– Ха… весь прикол в том, что у меня как бы семьи нет!

– Как нет?

– Ну, так-то я детдомовский. Вот так! А что, не думали? Я здесь ща пока на каникулах… типа на побывке.

Санька огорошил новых друзей нарочито прозаически озвученной новостью.

У него не было ни особого "детдомовского выражения лица", ни ярко выраженных повадок, отличающих его от мальчишки с обычной судьбой. Только постепенно раскрывалась в общении какая-то неуловимая "взрослая" грань: уверенность повидавшего жизнь человека, ставшего "старше" своего возраста. Может, в чём-то даже старше комфортабельно устроившихся взрослых. Рассудительный, порой даже слишком – на словах. По поведению – мальчишка мальчишкой! Видимо, одно другому не мешает.

– Слушайте, вот вы со мной общаетесь, а потом ведь икать будете.

– Почему?

– Ну, я вас теперь часто вспоминать буду.

– Да? – обрадовался Ромка.

– Ага! Особенно когда уроки буду готовить.

– А причём здесь уроки?

– Да притом, что когда я сажусь за уроки, я думаю о чём угодно, только не об уроках!

– Слу-ушай… я тоже! – сделал вдруг открытие Ромка.

– Близнецы-ы! – иронически протянул Саша.

– Сиамские, – добавила Марина.

– Сиамские кошки бывают! – возразил Саша. – Не-не-не, тёть Марина, мы не кошки.

– Мы – ко-ты! – гордо вставил Ромка. – О… а вот как раз один наш друг идёт!

Действительно, на запах колбасы пришёл кот.

– Восход пушистого кота! – Ромка поднял его, глядя против света. – И… заход кота! О-о… а представляешь, все на свете были бы мышами, а на небе каждое утро восходила бы гигантская кошачья морда?

– Прикольно было бы, – отреагировал Санька.

– Только не мышам, – уточнил Ромка.

У мышей нет молитвы: "Да не буду брашно чуждому". Они просто – брашно! А где-то есть и "чуждый".

– А вон там чё за чёрный человек над всем городом стоит – с рукой "хайль Гитлер"? – спросил вдруг Марину Саша.

– Это Ленин!

– Ленин? А я его чё-то не узнал. Долго жить будет!

Кострома – город особенный. Простые-то памятники Вождю стоят на всём постсоветском просторе, но только здесь Ленин захватил пьедестал от монумента 300-летию Романовых. Был Царь – стал Вождь: царь-вождь, вождь-царь. Вождь всегда куда-то ведёт: само слово обязывает.

– Ну, так-то я с ним лично не знако-ом… – продолжал Саша. – Знаю только про него один прикол: "Дедушка Ленин очень любил сироток и делал всё, чтобы их было как можно больше!"

– А знаешь, ты узнал о нём всё самое главное, – серьёзно сказала Марина. – Он оставил сиротами больше детей, чем кто-либо другой на Земле. И вся Россия с ним стала сиротой – без Отца.

Солнце, в отличие от кота, не восходило, а вовсю клонилось к закату. Июньский день прошёл поразительно быстро и уже спешил нырнуть в воду, как лягушка.

В отличие от Маленького Принца, мы смотрим на закат не только когда грустно, но и когда светло на душе. Закат – какой-то знак качества, поставленный на завершающийся день. И дай Бог, когда завершится не день, а жизнь, на неё тоже был бы поставлен светлый знак, выдан солнечный пропуск. Чтоб всё вечернее перешло в Невечернее.

Друзья задумчиво смотрели за реку, на облитую пожарным светом Кострому. Окна сверкали так ярко, что уже мало чем отличались от куполов. А ряды облаков и дальних многоэтажек стали одного цвета: облака выстроились в несколько ровных ярусов, словно город продолжался и продолжался в небо. Только это была не Вавилонская башня, которую строили с Земли – здесь Небо само возводило всё, что считало нужным.

– Кострома-костёр! – сказал Санька. – "Кострома" – это ж типа чучело, которое сжигали на костре, да? Вот её щас сжигают, чтоб она типа переродилась.

Чувство закатного перерождения охватило и его друзей. Что-то в жизни явственно менялось: настолько явственно, что не заметил бы лишь лежащий в коме. Радостная вечерняя тревога от всего, что будет, зажгла свой внутренний огонёк от заречного костра. Настоящая дружба, как и любовь, всегда падает на нас, как снег на голову – и растёт, как снежный ком.

Санька наконец вскочил на своего железного коня.

– Ну, типа пока, что ли… А можно, я это… к вам завтра утром приеду?

– Приезжай, конечно. Будем рады!

– А во сколько вы встаёте?

– Я в шесть, – ответила Марина.

– Я в десять, – ответил Ромка.

– А я в восемь, – сказал Саша.

– Ну, что ж, ты – как раз посерединке между нами, – засмеялась Марина.

– А если я типа встану, позавтракаю и сразу к вам? – спросил Саша.

– Приезжай. Я даже ради такого случая специально рано встану, – с энтузиазмом сказал Ромка. – В девять!

– И я приеду в девять, – пообещал Саша.

– Что ж, до девяти! – подытожила Марина.

"Сегодня ровно девять месяцев, как мы выписались… Родился в нашей жизни Саша".

* * *

Стоял светло-кремовый послезакатный час. Небо цвета топлёного молока, и облачка на горизонте – пенки в нём. Кажется, весь мир – воплощённый деревенский уют и покой. И всё в нём – детское: вечер, ещё "детское время", крынка молока, ягоды горкой на столе… И в мире у каждого человека – только дом детства, а "детский дом" – просто оговорка. Неправильно поставленные слова.

– Да ты не удивляйся: у нас тут многие на лето детей из детдома берут, – говорила бабушка.

– Только на лето? – спросила Марина.

– Ну да, кто же в наше время насовсем-то чужих детей возьмёт! А так-то оно проще: в одно лето одних, в другое – других. Они ещё и по хозяйству, худо-бедно чем помогут: а что нам ещё надо, особенно кто пенсионеры. Дети напрокат! Вроде, и благотворительность: на небе галочку себе можно будет поставить, прости меня Господи! – и никакой ответственности. Вот главное-то! В наше время жалельщиков много – ответственных мало!

– И что, детей вот так просто отдают на лето?

– Да у нас всё просто – у нас же провинция! В посёлке все друг друга знают, особенно пожилые. Вон там, на соседней улице, как раз директор детдома Ферапонт Лукич живёт – на работу за 30 километров ездит.

Зазвонили где-то неподалёку колокола.

– А где это звонят? – спросил Ромка.

– В Антониновской, кажется, служба кончилась. А может, от Ильи Пророка снизу по реке донесло… Или от старообрядческой? Сейчас много церквей. Веры мало! – сказала бабушка. –