Парижане и провинциалы - Александр Дюма

Охотники и загонщики подбегали со всех сторон и изо всех сил старались помочь г-ну Пелюшу.

Один из загонщиков, не мешкая, послал в деревню за врачом и коляской, так как в первые минуты никто не сомневался, что г-н Пелюш серьезно пострадал.

Осмотрев его ногу, Мадлен тотчас же понял, что достойный торговец цветами, к счастью, лишился чувств скорее от страха, чем от боли; он побрызгал его лицо водой и вскоре с удовлетворением увидел, что тот приходит в себя. Когда туман, застилавший взгляд г-на Пелюша, немного рассеялся, первое, что бросилось ему в глаза, была туша его врага, лежавшая в нескольких шагах от него, и ее вид оказал на него гораздо большее воздействие, нежели все укрепляющие средства, которые предлагали ему его компаньоны; его щеки сразу вновь порозовели, глаза заблестели, а плотно сжатые губы растянулись в улыбке, одновременно насмешливой и торжествующей, и, указывая Мадлену пальцем на кабана, он воскликнул тоном, от которого не отрекся бы и Тальма:

— Что ты скажешь об этом?

Два выстрела подряд, сделанные Мадленом, и две раны на теле кабана рассказали большинству присутствующих, отличным знатокам охоты, что произошло; поэтому все, смущенные редкостной самоуверенностью г-на Пелюша, с недоумением переглянулись; один Мадлен, уже давно привыкший не удивляться характеру своего друга, оставался бесстрастным.

Впрочем, г-н Пелюш не дал им времени ответить.

— Я прекрасно знал, — продолжал он, — что уложил его наповал! Какой экземпляр, господа, какой великолепный экземпляр! Безусловно я не стану есть его голову, я велю набить ее соломой.

— Не знаю, захотел бы он набить соломой вашу голову, — вскричал Жюль Кретон, не в силах долее сдерживаться, — но вот в чем я совершенно уверен, так это в том, что если бы Мадлен не подоспел вовремя, то эта дикая свинья, как вы ее называете, была бы вольна распоряжаться ею, как ей вздумалось бы!

Господин Пелюш сдвинул брови, встал, подошел, слегка прихрамывая, к Мадлену, и горячо пожал ему руку:

— А, это ты прикончил моего кабана, мой старый друг?! Спасибо! Спасибо! Ты ведь знаешь, как это водится между охотниками: услуга за услугу.

— Я сомневаюсь, что в ближайшее время вам представится возможность отплатить ему тем же, ибо на охоте не всякий день видишь человека, который был бы так близко от смерти.

— Да, — сказал г-н Пелюш, — разбойник меня изрядно потрепал, признаюсь; но, пока силы не оставили меня, я повторял про себя: «Давай, давай, парень, моя пуля должна сделать свое дело, и скоро наступит моя очередь».

— Так вот, дорогой мой сударь, — заметил неумолимый Жюль Кретон, — я отвечу вам, что вы поступили бы гораздо лучше, если бы подумали в это мгновение о вашей жене и вашей дочери, которых вы вполне могли бы никогда больше не увидеть.

Эти последние слова произвели переворот в мыслях г-на Пелюша, чье тщеславие, исключительно внешнее, никогда не затрагивало его чувств; голова торговца цветами склонилась на грудь, лоб нахмурился, две крупные слезы навернулись на его глазах и медленно скатились по щекам; одновременно с этим пожатие его руки, все еще державшей руку Мадлена, стало крепче; он наклонился к своему другу и, уступая волнению, бросился ему на шею и расцеловал его с небывалым жаром.

Тем временем в зарослях показались новые лица, прибывшие на место происшествия. Это были Камилла и Анри в сопровождении нескольких крестьян и слуг замка.

Анри поддерживал девушку и казался не менее взволнованным, чем она; пока они шли, он пытался ее успокоить, утешить, но все его уговоры были напрасны. Едва Камилла сквозь ветви увидела группу охотников, она, бледная как привидение, с блуждающим взглядом, трясущимися губами, не в силах вымолвить ни слова, ускользнула от своего провожатого и бросилась вперед, оставляя клочки своего платья на колючках кустарника.

Как только девушка увидела г-на Пелюша, силы, почерпнутые ею в нервном перевозбуждении, покинули ее, дрожавшие колени подогнулись, она пошатнулась и упала бы, не окажись рядом Анри, подхватившего ее. Она могла лишь протянуть руки, вскричав:

— Отец! Отец!..

При звуках этого голоса г-н Пелюш оставил своего друга и подбежал к дочери; он прижал ее к груди, покрывая ее лицо поцелуями и орошая его слезами.

— А, как замечательно вновь увидеть, вновь обрести свое дитя! — вскричал он. — Боже мой! Неужели ты был бы так жесток, что разлучил бы меня до срока с той, которую я столь нежно люблю? Вот, вот, вот! — продолжал он, сопровождая каждое это слово звучным поцелуем. — Однако тебе надо прежде поблагодарить Мадлена! Если бы не он, ты была бы здесь, но я не узнал бы тебя, не услышал бы тебя, не смог бы обнять и расцеловать тебя, а ведь это так чертовски приятно!

Услышав эти слова отца, девушка оставила его, чтобы броситься на шею крестному.

— О! Будь спокойна, — продолжал г-н Пелюш, — будь спокойна, Камилла, мы не из тех, кто забывает услугу. Впрочем, могу ли я ее забыть? Всякий раз, когда твои губы прикоснуться к моему лбу, всякий раз, когда твой голос заставит трепетать мое сердце, я скажу себе: «Это Мадлену я обязан этим счастьем». Да, моя жизнь принадлежит ему, так как я ему обязан больше, чем жизнью! И если он попросит у меня мой магазин, мое состояние, все-все, я ему отдам все, за исключением, быть может, моего креста Почетного легиона, который, впрочем, ни на что ему не пригодится, ведь это личная награда.

И Камилла из объятий Мадлена вновь перешла в объятия отца.

Все, кто присутствовал при этой сцене, на время забыли о маленьких странностях г-на Пелюша и разделили с ним его волнение.

Но он был не таким человеком, чтобы надолго оставить их под этим впечатлением.

— Ты не видела моего кабана, доченька? — вскричал он, беря ее за руку и подводя к тому месту, где покоилась его, как он считал, жертва. — Подойди и посмотри. О! Такие встречаются не каждый день не только на улице Бур-л'Аббе, но и в лесу Вути! Какая огромная туша! И несмотря на свои размеры, он в десять раз проворнее косули! Смотри, вот пуля Мадлена, отличный выстрел, не так ли? Но моя угодила точно под лопатку, именно в то место, куда мне указали. Ты согласишься, что не моя вина, если он сразу не упал! Но это не имеет значения, ведь он не избежал смерти.

— Простите! Простите! — вмешался Жюль Кретон, вот уже несколько минут осматривавший все окрестные деревья и обнаруживший на коре одного из них следы совершенно свежих повреждений. — Если вы позволите, господин Пелюш…

Мадлен повелительным знаком велел Жюлю Кретону замолчать, и г-н Пелюш, который слишком увлекся, снисходительно выслушивая комплименты Анри, не обратил внимания на это замечание.

— Да, — отвечал он Анри с теплотою, мало согласовывавшейся с его неприязнью к этому дворянину. — Да, решительно охота на редкость приятное развлечение; она подобна войне: даже я, имеющий некоторый опыт сражений, никогда еще не подвергался такой серьезной опасности, как сегодня. Однако Мадлен прав, надо быть осторожным, очень осторожным!