Тихий сон смерти - Кит МакКарти

Убедившись, что Ламберта нет на месте, она покинула участок и направилась прямиком в медицинскую школу. Она застала Хартмана в его кабинете праздно сидящим за письменным столом. Профессор выглядел так, словно был болен гриппом и вот-вот рухнет без сил. Он сидел, упершись локтями в стол, с белым как мел лицом и большими кругами вокруг налитых кровью глаз. Беверли улыбнулась ему, и он, вероятно, принял эту улыбку за знак сочувствия. Еще раз окинув профессиональным взглядом фигуру Хартмана, Уортон поняла, что разговорить столь обессиленного человека ей не составит труда.

Она начала беседу самым непринужденным тоном, как делала всегда. Уортон оценивала ситуацию следующим образом: в медицинской школе что-то происходит, но что именно происходит и к каким последствиям может привести — неизвестно. Несмотря на скудную информацию, которой она обладала, Беверли, как опытная полицейская ищейка, интуитивно ощущала, что здесь попахивает чем-то серьезным. Пока это были всего лишь круги на воде, но вот что их вызвало, она не знала.

— Дело, конечно, прошлое, но все-таки — не для протокола — скажите мне, мистер Хартман, зачем вы сфальсифицировали заключение о вскрытии Миллисент Суит?

Услышав вопрос, Хартман, который испытал шок от одного только появления инспектора полиции, почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Однако отделаться от проблемы при помощи обморока ему не удалось — жестокий и беспощадный мир не желал расставаться с ним ни на минуту.

Это несправедливо! Айзенменгер же обещал…

Разумеется, никто ему такого обещания не давал, как бы Хартману ни хотелось сейчас выдать желаемое за действительное. Айзенменгер просто объяснил ему, что, если он сам не попытается исправить ошибку, произойдут вещи куда более серьезные, нежели разговор с полицейским инспектором. Хартману не оставалось ничего иного, как согласиться.

Он открыл рот, еще не зная, что скажет, и вдруг с ужасом осознал, что ставит крест не только на карьере, но и на всей своей жизни. Теперь его могло спасти только чудо.

У нее не было времени позвонить Рэймонду Суиту вплоть до вечера, главным образом из-за Ламберта, который неустанно следил за работой подчиненных и ни на день этого контроля не ослаблял. Однако и желание во что бы то ни стало разобраться с делом Миллисент Суит не отпускало Беверли. Теперь она знала, что кого-то весьма обеспокоила смерть ничем, казалось бы, не приметной девушки — обеспокоила настолько, что этот кто-то не пожалел ни времени, ни сил, ни денег, чтобы скрыть ее истинную причину. Она знала также, что человек, сделавший это, не был новичком в подготовке и проведении секретных операций, отчего полученная ею информация становилась не просто серьезной, а потенциально опасной.

Услышав в телефонной трубке мужской голос, Уортон представилась, не преминув заметить мистеру Суиту, что она инспектор полиции и ведет официальное расследование обстоятельств смерти его дочери. Как Беверли и предполагала, ее собеседник пришел в восторг от известия, что его жалоба воспринята всерьез. Еще с большим восторгом он выложил Уортон все, что за несколько дней до этого рассказал Елене и Айзенменгеру, но на этот раз, имея за плечами хорошую репетицию, сумел изъясниться куда внятнее.

Беверли старательно записала все показания мистера Суита, в которых снова выплыла тема Карлоса.

— Мне не удалось ничего разузнать, — признался он.

Беверли сразу распознала в его словах едва уловимую лживую нотку вины. Что ж, она может и подыграть:

— Все это, должно быть, очень нелегко для вас, мистер Суит.

Он встрепенулся и, решив по ее голосу, что эта, видимо, молодая женщина понимает его, убитого горем отца, ответил:

— Да.

Выждав мгновение, Беверли спросила:

— Вы не позволите мне осмотреть ее личные вещи?

Поспешность, с которой Суит дал согласие, можно было бы счесть трогательной, но Беверли был важен практический результат их беседы, а потому она оставила все эмоции в стороне.

Уже через полчаса Рэймонд Суит вел инспектора Уортон по деревянной лестнице на второй этаж. А еще через минуту он застыл в дверях, глядя, как Уортон, подавив желание проявить профессиональную сноровку и тщательно все обшарить, деликатно перебирает вещи его покойной дочери. Работая, она исподволь осматривалась по сторонам и думала о том, что стоило Миллисент Суит испустить последний вздох и все эти вещи из любимых превратились в бесполезный мусор.

Сокровища, за которыми приехала Беверли, нашлись на страницах нескольких дневников. Эти тетради в коленкоровых переплетах, исписанные высокопарным девичьим слогом, Уортон отыскала в ящике встроенного шкафа. Но этим ее находки не ограничились: под стопкой теперь уже никому не нужных бумаг Беверли обнаружила несколько писем. Большую их часть составляла переписка с подругами, но три, по мнению Беверли, оказались просто лучиками света среди кромешной тьмы — отправителем одного из них значился таинственный Карлос. И хотя он не удосужился проставить на конверте обратный адрес, среди тошнотворных любовных словоизлияний Беверли нашла упоминание о том, что автор письма подумывает бросить работу в Лейшмановском центре в Ньюкасле. Никаких подробностей он своей подружке не сообщал, но теперь в руках Беверли, по крайней мере, был конец ниточки, которая вела к неуловимому и загадочному Карлосу.

Два других письма оказались для Беверли еще более неожиданными, а поэтому и более интригующими. Это были письма от Робина Тернера, которые, по сути дела, являлись откровенными любовными посланиями.

Беверли не знала, как роман Миллисент с шефом связан с ее смертью, но в том, что ей удалось откопать жемчужины в навозной куче, она не сомневалась ни минуты.

— Елена?

Было раннее утро, и он боялся разбудить ее, но сейчас это было неважно. Накануне вечером он несколько раз безуспешно пытался до нее дозвониться, трижды оставлял сообщения на автоответчике, и с каждой новой попыткой в нем нарастало чувство беспокойства. И хотя связано оно было по большей части с его собственными переживаниями — он знал, что развитие событий ускоряется, что тучи вокруг них непреодолимо сгущаются, — тоненький голосок ревности все равно не переставал нашептывать, что Елены нет дома не просто так, что она почти наверняка проводит время со своим новым другом.

Ревность?

Айзенменгеру не хотелось употреблять это слово применительно к себе, но только лишь потому, что он не мог позволить себе сейчас анализировать свои эмоции.

— Елена? — повторил он, опередив ее ответ. По затянувшейся паузе он догадался, что все-таки разбудил ее.

— Алло… — Чувствовалось, что она еще не до конца проснулась.

— Елена, это Джон.

— А… — Утренняя томность делала ее голос низким, чуть хрипловатым и звучащим несколько эротично.

— Прости, что разбудил так рано.

— Ничего.

— Но я думаю, в нашем деле наметился прорыв.