Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - Александра Горовиц

Мы с Фином подходили к месту начала нашей прогулки, которое было также местом ее окончания. Узнав здание, или ступеньки, или запах стоящих вдоль дома дорожных столбиков (не знаю, что именно), пес, не раздумывая, направился к двери. Я снова остановилась, чтобы посмотреть, отличалось ли поведение Фина в конце прогулки от его поведения в начале. Я не успела это понять. В нашу сторону трусила маленькая девочка в беретике и с восторгом на лице. Ее мама одной рукой везла коляску, а в другой держала телефон; ее мысли где-то витали. Фин поднял голову и одновременно повернулся всем телом к ребенку. Я услышала возглас “Собачка!”, и девочка протянула руку к голове Фина. Он увернулся, отпрыгнул в сторону, а мама, очнувшись, оттащила девочку.

Фин злобно посмотрел на меня. Я сочувствовала ему. Нам нравится трогать собак. Но нравится ли собакам, когда их трогают? И да, и нет. Тактильному восприятию собак посвящено не слишком много исследований, но зато такие работы проводили с лошадьми и людьми. У обоих последних видов тактильная чувствительность для разных участков тела разнится. Мы знаем, что кончики наших пальцев, губы и половые органы могут быть чрезвычайно чувствительны, в то время как участки спины и ноги относительно нечувствительны. (Это также соответствует участкам тела, случайные прикосновения к которым в публичном месте раздражают нас в меньшей или большей степени.) У лошадей, как выяснилось, высокой чувствительностью обладают боковые стороны живота – ровно в том месте, где их касаются ноги всадника. Они могут реагировать на давление, которое всадник даже не заметит. Это, возможно, объясняет, почему некоторые лошади кажутся невосприимчивыми: вероятно, они получают слишком много тактильных сигналов, чтобы понять значение каждого. Собаки также наверняка имеют высокочувствительные области. Есть свидетельства того, что ритмичные сильные поглаживания успокаивают лошадей и собак – но у каждой собаки своя тактильная карта тела. Понаблюдайте за тем, как собака прикасается к другим собакам и какие части тела она вылизывает: это может указывать на зоны особой чувствительности. Если кто-то воспринимает мир всем телом, то карту личного пространства нужно составлять на этой основе.

Во время прогулки с Финнеганом не произошло ничего такого, о чем можно было бы рассказать тому, кто ждет вас дома. Но теперь, когда я смотрела на Фина, я видела, как ярко расцвечен запахами наш мир. Квартал являл собой мозаику из ароматов, и по ним можно было прочитать историю дня. Следя за тем, на что обращает внимание Фин, я вспоминала запах детства: яркий, как запах восковых мелков, как плесневый аромат старой книги или запах новой машины. Я смотрела на ряды столбиков, окон и куч мусора с высоты собачьего носа. Я смотрела на себя со стороны – на то, как вслепую ковыляю на работу, в магазин, к машине, не замечая деталей, которые замечает Фин.

Мы с Фином уселись на диван. Я закрыла глаза и понюхала его шерсть: макушка пахла быстрыми реками; завитки ушей вызвали в памяти нагретое солнцем сиденье у окна. И я почувствовала, что пес обнюхивает меня в ответ.

Как выяснилось, я пропустила почти все.

Я хлопнулась на пол и принялась шарить под скамейкой возле входной двери, пытаясь нащупать ботинки. Мне нужны были ботинки. Сегодня я собиралась вернуться к маршруту своей первой прогулки по кварталу, пройти его снова – в одиночку – и выяснить, что я увижу теперь.

Со времени той первой прогулки город особо не изменился. Конечно, появилось несколько новых домов, несколько прежних исчезло; бури повалили много деревьев, взамен люди посадили другие. На улицах появилось больше велосипедистов и больше людей, осуждающих велосипедистов. В моем районе открылся продуктовый магазин и закрылось полдюжины ресторанов. Но это было то же пространство, тот же самый район, тот же город.

Я надеялась: что-нибудь изменилось. И самым вероятным “чем-нибудь” была я сама.

Шел дождь. Сначала я подумала, что это может помешать прогулке, но потом обрадовалась: удары капель по зонту! Я сделала шаг наружу, экспериментируя с тем, как звук меняется, когда я поднимаю над головой зонт. Приятная дробь легкого дождя, казалось, должна была создавать дополнительный шум, однако зонт будто слегка смягчал уличные звуки. Они не стали тише, но стук дождя преобладал. Я натянула капюшон дождевика. Он заглушил почти все уличные звуки, и вместо них я услышала свое шумное дыхание. Все звуки моего движения – стук обуви о бетон, прикосновение ноги к дождевику, шорох ткани между рукой и телом – передавались моим ушам.

Я решила отказаться и от капюшона, и от зонтика. Выпрямившись с видом человека, выходящего из дома и приветствующего новый день (и сжимая в руке блокнот), я пошла по улице.

Внезапно меня охватила паника. Все выглядело очень знакомым. Вот вишневое дерево; вот соседнее кирпичное здание; там ограда, плющ, улица, дорожное движение. Все выглядело так, как и всегда. Улица не стала кинематографичной. Я не научилась смотреть глазами ребенка или глазами художника. Я не чувствовала никаких запахов.

Пока я стояла, размышляя над этой плачевной ситуацией, мой взгляд остановился на стене моего дома. Нижний этаж был облицован – чем? Известняком? Я подошла. Камень покрывали полосы, будто по нему провели граблями. Он больше напоминал бетон, чем известняк. И тут я увидела О. И огромную С. Я пригляделась. Вся поверхность была сложена из окаменелостей. Букву О, с виду прописную, сопровождало множество строчных о: каждая, возможно, была диском древней морской лилии. Засечки на букве C образовывало множество маленьких сосудов, похожих на губки. Вокруг них были беспорядочно разбросаны сломанные раковинки и иглы. Чем внимательнее я присматривалась, тем сильнее увиденное напоминало фрактал: от целых раковин к кусочкам и отпечаткам, в которых могли лежать кусочки.

Совсем другое дело! Я прожила в этом доме шесть лет, не замечая популяцию морских существ возле входа.

Низ стены был в пятнах от дождя. Авторство самых крупных разводов явно принадлежало собакам. Я заметила, что кто-то слишком сильно полил растение на подоконнике: на известняке были видны грязные потеки.

Я услышала звук за спиной: липкий от влаги ход шин по асфальту, похожий на то, как отрывают от катушки полоску скотча. Одна птица чирикала, другая спела длинную песню из шести нот.

Это была новая улица.

Меня привлекла некая вещь в паре метров. Я буквально бросилась под ноги какому-то человеку, который проходил мимо и явно не ожидал встречи с прыгающими людьми. Объектом моего броска была глубокая щель в тротуаре. Я нагнулась и заглянула внутрь. Внутри жили десятки крошечных растений с двумя листочками, которые тянулись к свету. Ни на одном из них не было следов насекомых. Между ними теснились семена вяза, высохшие и бесцветные, дряблые от сырости. Щель в тротуаре указывала на время года: поздняя весна, когда растения начинают лихорадочно расти и размножаться. Отсутствие мусора – окурков, обрывков бумаги – в трещине свидетельствовало о том, что в этом районе добросовестно убирают улицы.