Джинсы мертвых торчков - Ирвин Уэлш

Майки влезает обратно, и Рентон кивает нервничающему стероидному вышибале, который заводит машину и направляется к фестивальной площадке. Распластавшись сзади на сиденье, Спад продолжает гнать пургу, будто еще не отошел от наркоза. Или, возможно, это лихорадка, волнуется Рентон.

– Она моя… отдайте ее мине… Мой цуцик… Мине надо моего цуцика… Майки… чё Сайм скал за Тотоху?

– Скал, у ниво все пучком, Спад, за им хорошо ухаживают…

Спад пытается это переварить и решает поверить. Вынужден поверить.

– Я подарил тибе кой-чего покруче почки, Дэнни, – рассудительно говорит Больной. – Я подарил тибе твою жизнь.

Рентон поглядывает на Больного и качает головой, пока машина лавирует по улицам Берлина.

– Не знаю, что у вас тут такое, но знаю, что ни один из этих ребят – не диджей ЭН-СИН Юарт, – говорит Дитер Рентону, глядя на него многозначительно.

Рука Рентона тянется к бумажнику и вынимает из пачки еще несколько купюр.

– Угу, я получил эсэмэску, что он нашел дорогу обратно. Вот вам за беспокойство, – и протягивает Дитеру банкноты.

Минуту Дитер смотрит на него с сомнением, после чего кладет деньги в карман.

– А как же… как же моя почка? – лопочет Спад.

– Поехала к малой девице в Баварию. – Майки вытягивает шею. – Почка, типа того. Спасет ейную жизнь, братан. Шкетка дофига на диализе просидела. Тибе ж должно быть за это мазово, да ж!

Но Спад теперь даже говорить не может. Он сидит с закрытыми глазами, запрокинув голову на подголовник, и жесткими, резкими рывками втягивает воздух сквозь зубы.

Его высаживают у отеля Рентона, вместе с Юэном и Юсефом. Когда Рентон, Больной и Майки собираются уехать, Спад паникует:

– А сами куда?

– У меня сейшен, братан, – говорит Рентон и переводит взгляд на Больного.

– Не парься, Дэнни-бой, – воркует Больной. – Юэн и вот Юсеф, – он кивает на полупрофессионального турецкого анестезиолога, – за тобой присмотрят. Ты в натуре в самых лучших руках, какие тока можно. Юэн разгреб все дерьмо и даст тебе чё-то от боли. Скоро будешь дрыхнуть, как шкет. Какой смысл и нам еще тут тусоваться? – Больной переводит взгляд на Майки Форрестера, и тот кивает.

– Но вы ж вернетеся…

– Ну конечно, братан, – говорит Рентон. – Но постарайся как следует отоспаться. Ты пережил большую травму.

– Да, – подхватывает Больной, – отдых – лучшее лекарство.

Когда вся троица добирается до фестивальной площадки, Рентон такой же разбитый, как Больной и Майки Форрестер, но нисколечко не упоротый. Он смотрит, как они дают друг другу пять, а Больной орет:

– Микки-Рурки свое дело, нахуй, сделали, братан. Теперь лучше спихнуть все на низшую медбригаду. Наши профессиональные навыки больше не нужны, и вечером мы отмечаем!

Пока Рентон пытается сделать рожу кирпичом, Больной и Майки пробираются к бару для гостей позади главной сцены. Больной вытягивает руку:

– Скока девиц этот паренек перещупал – и они мне талдычат за твердую руку и ловкие движения, чё требуются хирургу! Ебаные дилетанты!

– Хотя, если по чесноку, я очканул, типа того, – кивает Майки, цапая две бутылки пива.

– Но мы же справились с нервяками, как ебаные игроки плавучего казино, а у понтового дипломированного пиздюка чердак, нахуй, потек!

Больной победно сияет, и они чокаются бутылками. Стоящие рядом три девушки поглядывают на него, уловив кайфовую энергию, которую он излучает.

Еще пару секунд назад Рентону было плевать на все, но сейчас он уже обратно переключился в режим директора. Он с облегчением замечает Карла, сидящего на диване под гигантским плакатом «Депеш Мод». Но что-то с Карлом не так. Диджей подавлен, а Клаус, стоящий у барной стойки рядом с Больным и Майки, явно сердится.

Рентон плюхается возле своего диджея. Собирается заговорить, но Карл начинает первым:

– Я не смогу, братан.

– Чё?.. – говорит Рентон, сам удивляясь тому, насколько ему не плевать. – Чё – сейшен? Почему? Это ж твой большой шанс вернуться обратно в обойму!

Краем глаза он видит Конрада и Йенсена, которые крутятся вокруг холодильника и стола, поедая указанную в райдере пиццу и медленно приближаясь.

– Я сдал, Марк, – грустно говорит Карл. – Я в натуре ценю, скока ты для меня сделал, – он тычет себя в грудь, – но ЭН-СИН кончился, братан.

Подслушав их разговор, Конрад подскакивает и показывает на пришибленного диджея.

– Я же тебе говорил, что он пьяница, наркоман и комок нервов, от которого толку ноль, – смеется он Рентону.

Карл отворачивается и хлюпает носом, словно вот-вот разревется. Это ранит Рентона, и он с укоризной зыркает на свою дойную корову.

Конрад снова смеется, а затем складывает кусок пиццы вдвое, чтоб удобнее было запихнуть в рот. На его одежду капает красный жир. Выбегает пиарщик и промакивает пятно влажной тряпкой.

– Ну, значит, все, – с неумолимой обреченностью говорит Рентон, обращаясь к Карлу, но окидывая взглядом всех собравшихся. – Я потратил на этот мудацкий сейшен кучу бабок, и теперь нам не заплатят, да еще, видать, и в суд подадут.

Клаус выжидает, подтверждая его слова своим суровым лицом и натянутой позой.

Больной едва не пожимает радостно плечами, а Карл вдруг заходится громким хохотом. Тычет в Рентона:

– Купился, задрот хибзовский? – Потом вскакивает и обращается к Конраду: – Ну а ты, беспонтовая жирная бочка с салом, приходи посмареть, как настоящий диджей тут всех порвет, нахуй! – Он поворачивается к Клаусу: – Надеюсь, у тебя есть страховка от смерти, вызванной изумлением, братан, потому как половина этих пиздюков вон там, – он показывает на толпу, – от него, нахуй, передохнет!

– Ja, это хорошо.

Конрад застывает с открытым ртом, роняя на пол бумажную тарелку и пиццу, а затем поворачивается к Рентону:

– Он не может так со мной говорить!

– Он пиздюк, – с облегчением выдыхает Рентон. – Полнейший пиздюк.

Карл на понтах заходит в аппаратную, кивая уходящему диджею. Он думает о Хелене, о том, как был с ней счастлив. Но сейчас он уже не плачет над тем, что все просрал. Он вспоминает маму и папу, все, что они ему дали и принесли в жертву. Теперь уже нет грусти – только жгучее пламя, полыхающее внутри, желание внушать им гордость. Он вспоминает Дрю Базби, Джона Робертсона, Стефана Адама и Руди Скацела и орет в микрофон:

– БЕРЛИН! ВЫ К ЭТОМУ ГОТОВЫЕ, НАХУЙ??!!

Толпа встречает его диким какофоничным ревом, и он ставит «Дай мне любовь», свой прорывной хит, обозначая намерения, а затем плавно переходит к гипнотическому сету. Заведенная публика пляшет под его дудку и в конце просит еще. Уходя под хоровое скандирование «ЭН-СИН…», он не обращает внимания на вылупившегося Конрада и идет к Рентону, поднимая пять пальцев на одной руке и один на другой. В кои-то веки Рентон несказанно рад этому раздражающему жесту.