Похититель звезд - Валерия Вербинина

Рудольф рухнул на диван и утер лоб. «Кой черт меня вообще сюда занесло?» – мелькнула у него тоскливая мысль.

И неожиданно он понял. Понял, что именно в этой истории на самом деле беспокоило его больше всего.

– Значит, кронпринц был знаком с Шарлем де Вермоном? – как можно более небрежно осведомился Рудольф.

– Они не были знакомы, – отрезал Эстергази. Но сразу сообразил, в какую ловушку только что попал; но было уже слишком поздно.

– Так… – промолвил Рудольф, скучающе глядя на маятник часов поверх головы графа. – Тогда при чем же тут Шарль де Вермон? Почему чертово письмо было адресовано именно ему?

– Это вас не касается, – повторил Эстергази однажды уже брошенную грубую фразу. – Хотя могу сказать, что, насколько нам известно, адресаты писем были выбраны почти произвольно. Я уже упоминал, что мы сумели перехватить все письма, в которых говорилось о самоубийстве, кроме одного.

Нет, подумал Рудольф, что-то тут не так… определенно не так, и то, о чем столь упорно умалчивает милейший граф Эстергази, наверняка гораздо интереснее того, что он уже рассказал. Если принц не был знаком с Шарлем, значит, и не мог послать ему письмо, в котором, допустим, упоминал о своем намерении свести счеты с жизнью. Но если автор письма не принц, то кто? Ведь в тексте говорилось о самоубийстве. Значит, его послал тот, кто был в курсе произошедшей трагедии; тот, кто что-то видел либо что-то узнал и понял, что кронпринц скончался вовсе не от чахотки. И тем человеком мог быть кто угодно: слуга, офицер охраны, секретарь, садовник, любой свидетель, который оказался поблизости в тот момент. Допустим, он замыслил шантаж и, отлично понимая последствия, решил себя обезопасить – направил нескольким знакомым письма с описанием того, что видел. Черт возьми!

Итак, автор письма не знал, что шевалье вернулся на родину, поскольку, вероятно, некоторое время с ним не общался. Конверт был послан Шарлю де Вермону в Африку, оттуда прибыло в Париж, затем кочевало из гостиницы в гостиницу и наконец нашло его уже в санатории доктора Гийоме возле Ниццы. Логично? «Нет, ни черта не логично», – сказал себе граф фон Лихтенштейн. Прежде всего зачем неведомому шантажисту посылать письмо человеку, который находится так далеко и ни в коем случае не сможет его выручить, если что-то пойдет не так?

– Значит, никто не знает о самоубийстве принца, кроме людей, которые все равно будут молчать? – сухо спросил Рудольф.

– Вы совершенно правы, – ответил Эстергази с неприятной улыбкой.

– В самом деле? А как же быть с автором письма? Насколько я могу судить, он рассылал свои послания вовсе не из желания промолчать.

Улыбка Эстергази сделалась еще неприятнее.

– Об авторе письма можете забыть, – велел граф. – Он больше не станет нам мешать.

«Значит, до него все-таки добрались», – понял Рудольф. И внезапно его охватило отвращение к этим людям и к тому, что они творили. Он всей душой желал бы оказаться в это мгновение дома, болтать с детьми и играть с ними, или хотел быть в санатории, рядом с пронырливой кузиной Амалией, у которой такие умные глаза и умиротворяющий вид – вид человека, который навсегда распрощался с их службой. Рудольф знал, что их работа не допускает проявления брезгливости, но его собеседник сделался ему неодолимо противен.

– А что до Шарля де Вермона, – добавил Эстергази, – то шевалье ничего не знает. Впрочем, уже завтра его знания, как и он сам, не будут иметь никакого значения.

Рудольф понял, что графу уже известно о предстоящей дуэли, и, отвернувшись стал смотреть в окно, за которым сгущался туман.

…Белая пелена нависла над Ниццей, и даже птицы стали перекликаться глуше и реже, чем прежде. Из тумана вынырнул вечерний поезд, тоскливо засвистел и остановился.

Пассажир, сошедший с вечернего поезда, мало чем отличался от остальных, исключая разве что исходящий от него резкий запах лекарств и докторский чемоданчик в руке. Тотчас же к пассажиру подошел человек, который стоял на платформе и, очевидно, кого-то ждал.

– Доктор Брюкнер? Граф Эстергази послал меня за вами. Прошу вас, следуйте за мной.

Доктор проворчал что-то по-немецки по поводу погоды, которую, должно быть, привезли с собой живущие на побережье англичане, и двинулся следом за незнакомцем. Они сели в фиакр, и спутник Брюкнера велел вознице трогать. Тот кивнул и стегнул лошадь. Через полчаса фиакр остановился возле виллы, которая почти не была видна за увитой плющом оградой.

– Спасибо, любезный, – сказал незнакомец, соскакивая на землю.

Затем мужчина помог выбраться доктору, и в тумане вознице показалось, что тот шатается как пьяный, но он не стал задумываться над этим, тем более что незнакомец уже заплатил ему, и заплатил щедро. Возница понукнул лошадь, и вскоре фиакр скрылся за поворотом. Доктор Брюкнер медленно осел на землю возле своего чемоданчика. Взгляд у богемца был бессмысленный, нижняя губа отвисла. Он пытался поднять руку – и не мог.

– Ну, герр Брюкнер, – мягко промолвил незнакомец, подходя к нему, – а теперь познакомимся. Надеюсь, вы не против?

– Я никогда не узнаю, как на самом деле это произошло, – прошептала королева.

Нередин смотрел на нее во все глаза. Он понимал, что ему надо что-то сказать, хотя бы просто выразить сочувствие, и одновременно понимал, что все его слова бесполезны, что ни одно из них не способно залечить рану несчастной матери. Елизавета тяжко вздохнула, поникла головой.

– Они не хотели меня пускать к нему, но я все равно вошла. Оттолкнула Елену и вошла. Они уже перенесли его на кровать, и он там лежал, с закрытыми глазами, такой бледный, каким никогда в жизни не был. Доктор Брюкнер пытался меня убедить, что мой сын умер от чахотки. Какой вздор… Разве я не знала, что у него никогда не было чахотки? Моя сестра да, болела чахоткой и умерла от нее, но не Руперт… не Руперт… Я увидела маленькое пятно крови против его сердца, вот здесь, – королева показала на себе. – Он выстрелил себе прямо в сердце… да… Я спросила, где пистолет. Я хотела видеть комнату, в которой это случилось… А они прятали глаза. Доктор все пытался меня увести и повторял, что обо всем позаботятся, как будто… как будто что-то еще имело значение, кроме его смерти… Но им оказалось не так просто от меня отделаться. Я хотела знать, может быть, мой сын неосторожно обращался с оружием, и оно выстрелило, но… Он же охотник! – Елизавета заломила руки. – Про оружие он с детства знал все. Как он мог… как? Нет, религия права, что запрещает самоубийство… Если бы дети знали, как будут мучиться их родители, как станут терзаться… Утром я видела его, он был такой веселый, такой живой… Почему, почему он решился на это? Чем я его обидела? Я думала, Стефания будет ему хорошей женой, но если бы я знала… если бы я только знала! Видит бог, я бы ее убила своими руками, чтобы не допустить их брака…

Королева плакала, по ее щекам текли слезы. Она стала искать платок, но не могла найти, и Алексей подал ей свой.