Две королевы - Джон Гай

На пиру присутствовал и английский посол Рэндольф, который отправил отчет Сесилу. Он постоянно находился между Марией и ее советниками, с которыми вел продолжительные беседы. Его томили предчувствия, потому что прошло уже три месяца после того, как он доставил послание от Елизаветы, а Мария еще не соизволила дать ответ на условия, выдвинутые англичанами относительно ее брака. У него не было другого способа выяснить, что задумала королева, и он был убежден, что лишь Мейтланд в курсе ее намерений.

Символика маскарада, казалось, не оставляла места для сомнений. Однако ответы, данные Марией и ее советниками лично Рэндольфу, оказались более абстрактными, и интерпретировать их было непросто.

Кампанию начал Мейтланд. Он сделал «торжественное заявление» Рэндольфу о любви Марии к Елизавете. Тем не менее, сказал он, было бы намного лучше, если такой трудный и деликатный вопрос, как замужество, обсуждался бы самими королевами в личной беседе, без вмешательства других. Он явно намекал на Сесила.

Затем в дело вступили Морей и Аргайл. Они, согласовав свои действия с Мейтландом, сообщили Рэндольфу, что поскольку его условия относительно брака Марии являются «несколько обобщенными», то и ее ответ может быть только «неопределенным». Намеренно двусмысленный ответ, мастерский пример риторики, призванной запутать с ответом, — подобную риторику Елизавета, отвечавшая своему парламенту на вопрос о Марии, назвала «ответом без ответа».

Но здесь присутствовала определенная тактика. По совету Мейтланда и Морея Мария пыталась поставить Елизавету в такое положение, когда та будет вынуждена раскрыть карты и назвать имя самого подходящего для нее кандидата на руку Марии. Через неделю после банкета на масленицу Рэндольфа пригласили на приватную беседу с Марией, где он получил ответ на условия, изложенные до Рождества. У него не оставалось выбора: пришлось писать письмо Елизавете, а не отправлять отчет Сесилу, как обычно.

Мария снова воспользовалась приемом самой Елизаветы. Английская королева забавлялась тем, что в неприятных ситуациях запутывала их еще больше — сама говорила одно, а ее советники прямо противоположное. Теперь Мария поступила точно так же. Советники отвечали уклончиво, что не могут заставить королеву согласиться на условия Елизаветы.

Но Марии этого оказалось недостаточно. Она по-прежнему жаждала соглашения, которое признавало бы ее династические права в Англии. Советники, говорила Мария, передавали лишь «слова» ее ответа, но она хочет, чтобы Рэндольф объяснил Елизавете их глубокий «смысл».

«Во все времена правители, — признавалась она, — не могли поступать по своему желанию, но мое сердце непреклонно». Помолчав, Мария подчеркнула, что говорит без «злого умысла» в отношении Елизаветы. Она желает «всего лишь» любви и благосклонности своей сестры и королевы.

Мария на мгновение раскрыла свою душу. В этих словах проявилась вся ее решительность и целеустремленность, сила воли и «величие». Они были обезоруживающе откровенными. Они признавали, что решительность и сила характера не всегда позволяют ей добиться желаемого, даже если она чего-то очень хочет. Тем не менее их истинный смысл в какой-то мере оставался загадкой. Слова намекали, что Мария стремится всегда оставаться собой, независимо от того, какую политику ей приходится вести. И в этом отношении она всегда останется уклончивой. Ее благие намерения в отношении Елизаветы искренни, но на них не стоит рассчитывать.

Больше всего Рэндольфа поразила искренность Марии. Она говорила прямо, от всего сердца, не хитрила. Ей нельзя было не поверить. «Слово правителя», с убежденностью прибавил он, ценится гораздо выше, чем «изменчивое настроение непостоянных людей».

Рэндольф апеллировал к известной максиме афинского ритора Исократа, любимого классического автора Елизаветы. В отрывке, который английская королева еще ребенком выучила наизусть, он советовал правителям: «Всегда старайся показать, что ты более всего ценишь правду, чтобы твои слова внушали больше доверия, чем клятвы других». Для Елизаветы эти слова всю жизнь оставались нравственной аксиомой. Она снова и снова заявляла в письмах и речах, что ее слова достаточно, потому что слова правителей являются знаками или символами их власти.

Тактика Марии принесла успех. Искренность порождает искренность, и Елизавета отправила Рэндольфу ответ, в котором объясняла, что наиболее приемлемый кандидат в мужья для кузины, по ее мнению, не кто иной, как ее собственный фаворит — лорд Роберт Дадли.

Удивительный ответ. Первый раз имя Дадли в качестве претендента на руку Марии упоминалось на сессии парламента 1563 г. Это была импровизация, а не тщательно обдуманное предложение. Мейтланду, который собирался рассказать о намерениях Марии относительно дона Карлоса, Елизавета порекомендовала присмотреться к достоинствам Дадли, но Мейтланд блестяще парировал намек, заявив, что если лорд Роберт настолько привлекателен в роли мужа, то Елизавета могла бы взять его себе.

Перспектива унаследовать отвергнутого любовника кузины должна была глубоко оскорбить Марию. Рэндольф дрожал от страха при мысли, что ему предстоит передать подобное предложение. Он сделал это во время аудиенции в Перте. После долгого молчания Мария сказала: «Месье Рэндольф, Вы ставите меня в невыгодное положение». Однако она довольно быстро взяла себя в руки, и через несколько секунд ее растерянность сменилась гневом.

«Вы полагаете, мне пристало выходить замуж за подданного моей сестры?» — спросила она. Оскорбительной была даже мысль об этом. Рэндольф усугубил ситуацию, ответив, что не может быть большей чести, чем сочетаться браком с дворянином, «с помощью которого она может унаследовать такое королевство, как Англия».

Мария возмутилась. Какое отношение имеет Дадли к ее династическим перспективам, если она по праву родства уже стоит первой в очереди наследников?

«Я не стремлюсь получить королевство, — сказала она, — поскольку моя сестра может выйти замуж и прожить дольше меня. Меня заботят мои интересы и интересы моих друзей, которые, полагаю, вряд ли согласятся на то, чтобы я настолько унизилась!»

Мария ясно изложила свою позицию. Она дала отпор тем своим критикам, которые не могли понять, почему после неудачи первых попыток примирения она с такой настойчивостью добивалась признания ее наследницей женщины, которая была всего на девять лет старше ее и вполне могла иметь детей, если решится выйти замуж. Несмотря на кажущуюся нелогичность, это был единственный образ действий, открытый для нее. «Интересы» правителей — это честь и репутация. Для Марии было жизненно важным сохранить их, и с учетом того, какое значение она придавала семейным связям, «согласие» родственников для нее много значило — несмотря на разочарование в них.

Еще важнее для Марии — после недавнего и самого унизительного столкновения с Ноксом — было убеждение, что после признания ее династических прав шотландские лорды и кальвинисты будут подчиняться ей так, как она того желала. Ей требовалась дружба Елизаветы, чтобы противостоять двуличию лордов и утвердить легитимность своего правления в собственной стране. И поскольку Нокс только что завершил очередной раунд переписки с Сесилом, используя Рэндольфа в качестве посредника, для нее это был насущный вопрос.