Соучастники - Уинни М. Ли

Я в порядке. Немного нервничаю. Но думаю, все пойдет хорошо. До завтра.

Я, можно сказать, была тронута этим признанием. Даже рептилия способна выказывать уязвимость. С другой стороны, как тут не занервничать? Это был его второй фильм – и совсем другие бюджет и масштаб по сравнению с нашим убогим почином. Весь Голливуд, студии, отборщики Канн, “Сандэнса” и других фестивалей ждали, затаив дыхание – что-то теперь создаст Зандер Шульц? Много воды утекло со времен первых редакций сценария “Твердой холодной синевы”, которых никто не хотел читать.

Отожжем как следует, написала я в ответ, являя господствующую в Лос-Анджелесе типовую бодрость. До завтра!

Тем утром я прибыла на студию пораньше, пока улицы Лос-Анджелеса не запрудил едущий на работу народ. Большая часть съемочной группы встала ни свет ни заря. Холли забрали на машине в пять: ей предстояло три часа причесываться, гримироваться и одеваться. (Единственный способ добиться “естественного” вида, которого требовал Зандер.)

Как и. о. продюсера, я должна была заниматься бесконечными письмами и звонками в офисе, но мне практически нечего было делать на площадке, где все остальные члены съемочной группы были распределены по местам согласно установленной иерархии. Однако в тот день мне нужно было разбираться с пресс-службой, которую ждали к обеденному перерыву. Оператор должен был наснимать закадрового материала, поэтому ей можно было шастать туда-сюда со своей камерой и задавать дурацкие вопросы вроде: “Сегодня первый день съемок. Как вы себя чувствуете?”

Вот вам Голливуд. Разумеется, как же без кино о кино, запечатлевающего чарующий процесс создания фильма. Эту закадровую съемку с площадки претворят в рекламу на телевидении, несколько секунд из нее втиснут в сюжет для “Энтертейнмент тунайт” или “Эксесс Голливуд”; потом смонтируют для бонуса на DVD. Так что мне нужно было проследить, чтобы Зандер прилично себя вел с пресс-службой, хотя она наверняка бесила его тем, что отвлекала от более существенного занятия: собственно постановки фильма.

Когда тем утром я вошла в студию, там была обычная, невероятно тоскливая атмосфера съемочной площадки. Вот еще один миф о кино: будто находиться на площадке весело и увлекательно. Это не так. Большую часть времени это не увлекательнее, чем смотреть, как сохнет краска. Часы уходят на то, чтобы найти ракурс, поставить свет, проложить рельсы для операторской тележки ради каких-то минут, даже секунд съемки. Я часто дивлюсь тому, как благодаря волшебству постпроизводства эти дни и месяцы совершеннейшей тоски каким-то образом превращаются в кино, завораживающее миллионы людей по всему миру.

Зайдя в студию, я увидела группу мужчин, стоящих вокруг съемочной площадки: свет, подвесной микрофон, камера – все было направлено на освещенное пространство, где в декорациях пригородного дома стояла Холли. Быть актрисой – значит вести себя “естественно” в искусственной, специально созданной обстановке под взглядом десятков глаз, следящих за каждым твоим движением на площадке. Это, возможно, самая ненатуральная профессия из всех, созданных для женщин.

Актеров, кроме Холли, мы в тот день не снимали, а все действие происходило в ее пригородном доме: она имела встревоженный вид и произносила те самые реплики, которые мы повторяли накануне. Когда я подкралась поближе к площадке, посыльный вручил мне стакан кофе.

– Вы Сара, продюсер, да? – спросил он. – Соевое молоко, один сахар. Как вы любите.

– Это я. – Я засияла от гордости.

Посыльному, прыщеватому пареньку, на вид было лет пятнадцать. Я мельком подумала, не запрещает ли трудовое законодательство нанимать такую молодежь.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Кори, – воодушевленно ответил он.

– Спасибо, Кори, – улыбнулась я.

Но внимание мое уже обратилось на Холли. Ее рыжие волосы были якобы на скорую руку собраны в пучок, она стояла в бирюзовом махровом халате и смотрела в ненастоящее окно.

– Давайте-ка там свет проверим, – говорил Скотт, наш второй режиссер.

Его обязанностью было командовать съемочной группой на площадке, чтобы Зандер мог напряженно вглядываться в видеомонитор и попивать кофе.

Они еще только выставляли этот кадр.

Холли увидела, что я подошла к краю площадки, и улыбнулась мне. Кто-то из съемочной группы повернулся взглянуть, на кого она смотрит. Я кивнула им, как будто объявляя: “Да, друзья, я здесь, и я продюсер”. Но, как и все остальные, я быстро повернулась обратно к Холли и быстренько ей помахала.

Я оглядела всю студию, пытаясь соотнести имена с лицами. С кем-то я была знакома уже несколько недель, но остальных членов съемочной группы видела впервые. Стэн, наш оператор-постановщик, скрючился за камерой на тележке в ожидании отмашки от Скотта и Зандера, совещавшихся за видеомонитором.

Зандер надел свою бейсболку задом наперед и сидел на режиссерском кресле, на тканевой спинке которого было напечатано “Зандер”. Разумеется, наш производственный отдел вписал его в бюджет – как и такие же кресла, на которых было напечатано “Хьюго” и “Сильвия”. Я уселась на “Сильвию”, поерзала на тканевом сиденье. С самого детства режиссерские кресла казались мне пугающе неустойчивыми; я всегда думала, что подо мной такое подломится.

Хьюго пока что нигде видно не было.

Зандер и Скотт договорили. Скотт громко сказал:

– Так, внимание! Тишина на площадке!

Случайные разговорчики, начатые членами съемочной группы, чтобы убить время (“Ты раньше с этими ребятами работал?”, “Что у тебя после этого в планах?”), стихли. Над освещенным местом – ненастоящей гостиной, где Холли глядела в ненастоящее окно, – повисла полная тишина.

– Все по местам! – крикнул Скотт.

Холли поднесла к уху бутафорскую телефонную трубку. Карлос, микрофонный оператор, поднял микрофон высоко над ее головой.

– И-и-и-и-и… звук, – сказал Скотт.

– Звук пошел! – крикнул Карлос, давая понять, что звук пишется.

– Камера, – сказал Скотт.

– Работает. – Стэн за камерой начал снимать.

– Маркер, – распорядился Скотт.

Чэс, наш второй ассистент оператора, сунул в камеру хлопушку-нумератор.

– Сцена пятнадцатая, А, дубль первый, – сказал он и ударил хлопушкой.

Все задержали дыхание.

– Приготовились. И-и-и-и-и… Мотор.

Стэн и тележка с камерой по плавной дуге двинулись к Холли. Камера тоже – наездом. Несколькими секундами раньше Холли уже придала своему лицу встревоженное выражение. Брови нахмурились, большие голубые глаза излучали беспокойство; она взялась за занавеску и посмотрела в окно.

– Кто это? – сказала она по телефону.

На площадке мы слышали односторонний разговор, потому что реплики злодея должны были записать и добавить потом, на постпроизводстве. Холли одна произносила свои реплики после пауз, и это имело мало общего с нервной сценой, получившейся в фильме, где музыка и звуковой дизайн подчеркивают напряжение.

– Вы знали моего мужа? – от любопытства голос Холли сделался резче.

Камера продолжала наезжать на ее лицо, и кадр закончился крупным планом.

Она отвернулась от окна