Неприкасаемый - Джон Бэнвилл

— Здесь ему будет просто замечательно, — заверила сестра. — Мы будем заботиться о нем как нигде. — Она доверительно обратилась к Хетти: — Знаете, епископ был очень добр к нам.

Потерянно замкнувшаяся в себе Хетти непонимающе посмотрела на сестру. Фредди, все еще прижимая к груди чемодан, сел на кровать и принялся весело подпрыгивать, словно большой нескладный младенец. Сердито зазвенели пружины. Сестра подошла к нему и мягко положила руку на плечо. Он тут же затих, кротко поглядел на нее и, отвесив розовую нижнюю губу, улыбнулся своей неуверенной улыбкой.

— Пойдем со мной, — ободряюще обратилась к нему сестра. — Покажем тебе остальной дом.

Снова коридор, освещенный в конце белым светом, проникающим через оконное стекло, похожее на размазанный отпечаток пальца. Мы направились к лестнице. Сестра, подойдя поближе, тихо спросила:

— Бедняжка, неужели он не может произнести ни слова?

Внизу наша маленькая процессия — мы с сестрой, позади нас Хетти, за ней по пятам, держась двумя пальцами за рукав ее пальто, Фредди — повернула внутрь дома, откуда доносился приглушенный галдеж; похоже, множество больших детей были заняты шумной неуправляемой игрой. Услышав шум, Фредди обеспокоенно замычал. Мы остановились перед широкой двустворчатой дверью, из-за которой и доносился этот гвалт. Сестра, чуть улыбаясь, с сияющими глазами оглянулась через плечо и, выдержав для эффекта паузу, словно собиралась показать нам нечто необычное, прошептала:

— А это наша общая комната.

Она распахнула дверь, и нам предстало странное, причудливое и в то же время жуткое и необъяснимо знакомое зрелище. Прежде всего меня поразил солнечный свет, широкой светлой сетью льющийся вниз из множества высоких стрельчатых окон в перегородчатых рамах, которые, казалось, хотя мы находились на первом этаже, смотрели прямо в небесную пустоту необычного белого отлива. Выстеленный голыми досками пол подобно барабану усиливал и без того громкие звуки. В комнате находились люди всех возрастов — мужчины, женщины, девушки, юноши, но в первый момент, думаю, в силу игры воображения, они мне показались моложе, все в возрасте Фредди, с такими же большими руками, соломенными волосами и мучительно блаженными бессмысленными улыбками. Одеты они были в белые халаты (как врачи!), ноги без ботинок, в одних толстых шерстяных носках. Они беспорядочно кружили по комнате, словно за момент до нашего появления что-то свалилось в их до того стройные ряды и разбросало как кегли. Шум как в бродячем зверинце. Мы остановились в дверях, глядя на это зрелище. Никто не обращал на нас внимания, разве что одна-две смятенные души, подозрительно посмотревшие в нашу сторону, убежденные, что мы не более чем странно осязаемые разновидности являвшихся им обыкновенных призраков. Фредди молчал, в широко раскрытых глазах благоговейный страх и что-то вроде маниакального восторга — так много и такие сумасшедшие! Сестра, сложив под грудью пухлые веснушчатые ручки, расплылась в улыбке; возможно, ощущала себя матерью, со скорбной гордостью выставляющей напоказ свое многочисленное веселое и непослушное потомство.

Но почему все это казалось страшно знакомым? Что в этом зрелище наводило на мысль, что я был здесь раньше — или точнее, что заставляло думать, что я, или неотъемлемая часть меня, всегда был здесь? Комната как ничто другое походила на то, что творилось в моей голове: фарфорово-белая, залитая безумно ослепительным сиянием, переполненная потерянно, бесцельно бродившими фигурами, которые могли бы представлять неисчислимое множество отвергнутых вариантов моего «я», моей души. Ко мне подошел ангелоподобный маленький человечек с розовой лысиной, синими глазами младенца и пушистыми пучками курчавых седых волос за ушами. Заговорщически улыбаясь, лукаво приподняв бровь, он осторожно взял меня за лацкан пиджака и сказал:

— Знаете, я здесь на сохранении. Все боятся.

Сестра шагнула вперед и как шлагбаум опустила между нами руку.

— Ну-ну, мистер Макмэрти, благодарю вас, хватит, — добродушно, но решительно остановила она его.

Мистер Макмэрти снова улыбнулся мне и, с сожалением пожав плечами, шагнул назад и смешался с толпой. Я бы не удивился, окажись у него за плечами пара миниатюрных золотых крылышек.

— Ну ступай, Фрэнки, — обратилась к Фредди сестра, — ступай и будем устраиваться.

Фредди покорно подался к ней, но потом, словно опомнившись, вытаращив глаза, тряся головой и издавая сдавленные звуки, испуганно отшатнулся. И вцепился поразительно сильными пальцами мне в руку. Наконец до него дошло, что происходит, что это не устроенная ради него увеселительная прогулка, не что-то вроде пантомимы или своеобразного беспорядочного циркового представления, а место, где его оставят, угол, в котором неизвестно за какие проступки ему предстоит стоять до конца своих дней. Во мне еще сильнее закипала злость, было страшно жалко себя, словно меня жестоко обидели. Но тут Хетти, ко всеобщему удивлению, как бы встряхнулась после наркотического сна и, не говоря ни слова, решительно взяла Фредди за руку и повела через вестибюль и дальше по лестнице в его комнату. Я пошел следом и, оставшись в коридоре, смотрел в приоткрытую дверь, как они с сестрой принялись разбирать чемодан Фредди и раскладывать вещи. Фредди, что-то мыча, побродил по комнате, затем остановился у кровати и сел, напряженно выпрямившись, подобрав ноги и опираясь руками о матрас. Потом, устроившись, снова паинька мальчик, поднял глаза на меня, стоявшего в дверях, и улыбнулся своей самой чистой, самой блаженной улыбкой и, кажется, — конечно же, это мое воображение? — кажется, кивнул, как бы говоря: «Ладно, не беспокойся, я все понимаю».

В тот же вечер я вернулся в Дублин и сел на почтовый пароход, следовавший до Холихеда. Переброска войск нарушила расписание, и я попал в Лондон лишь к восьми часам утра. С Юстонского вокзала я позвонил Олегу, разбудив его, и назначил встречу в «Райнере». День выдался свежий и ясный, истребители уже были в воздухе, исчерчивая высоту похожими на узловатые шнуры трубочистов инверсионными следами. На Тотнем-Корт-роуд уличное движение огибало яму посередине улицы, из которой косо торчал хвост неразорвавшейся бомбы. Размеры этой штуки были поразительные. И сама она была поразительно безобразна. Ничего похожего на глянцевитое сатанинское изящество моего револьвера. Просто большая, похожая на обрубок, железная канистра со стабилизатором в виде банки из-под галет. При виде ее водитель такси прыснул смехом. У разрушенного здания, словно обескровленные трупы, по тротуару разбросаны голые гипсовые манекены. «Ночью досталось галерее мадам Тюссо, — заметил водитель. — Надо было видеть: башка Гитлера под мышкой у какой-то королевы!»

Олег сидел за угловым столиком за чашкой чаю и с сигаретой, выглядел неважнецки. Не из тех, кто рано встает. На нем макинтош, на столе рядом с неряшливо свернутым номером «Дейли мейл» мятая шляпа. Одутловатым посиневшим лицом, заплывшими глазами и прилипшим ко лбу треугольником засаленных волос он походил на загнанного Наполеона. Я сел. Олег выжидающе глядел на меня.

— Ну, Джон? — начал он. — У тебя что-то есть для меня?

Я попросил официантку принести кофе и булочку. Кофе, конечно, не оказалось.