Альтераты. Соль - Евгения Кретова

Движение справа, шелест осыпающихся мокрых камней и короткий, как щелчок хлыста, выстрел. Одновременно с ним — пронзительный визг:

— Берегись!

Анна отпрыгнула: Карина и цветастый клубок из ситца и денима рухнули ей под ноги, покатились по склону. Анна только успела ухватить за шиворот брыкающееся тело. Светка Торопова — с малиновыми пятнами на щеках и шее и кровоподтеком на щеке — пыхтела, вырываясь.

— Сволочь! Гадина! — верещала она. — Ань, она в спину стреляла, слышишь? — Она изловчилась, оглянулась на Аню, потребовала: — Пусти!

Карина копошилась в траве, в паре метров от мужа, шипела ядовитой змеей. Аня отбросила носком черное тело пистолета, удобнее перехватила Торопову за талию, поволокла вверх по склону.

Не успела.

— Ненавижу! — Звериный рык за спиной, железная хватка на щиколотках. Карина Страуме бешеной кошкой бросилась на нее. Аня не удержалась, завалилась на бок, едва успев оттолкнуть от себя перепуганную Светку, уперлась в камни и лягнула озверевшую женщину.

— Да отвали ты! — рявкнула.

Один прыжок, и руки Карины сомкнулись на шее Скраббл, придавили к земле. Светка взвизгнула и протяжно закричала:

— Помоги-ите!

Острые камни упирались в лопатки, ноги цеплялись за мягкую траву, скользили, не находя опоры. Анна тяжело дышала, пытаясь ослабить хватку сумасшедшей, сбросить ее с себя. Боль от проявившихся стигматов ослепляла, выворачивала внутренности мутной дурнотой. Лицо Карины будто мелькало в кадрах кинохроники, рассыпалось и собиралось в образ светловолосой женщины из видений Анны. Это ее хлыст опустился на плечи, сбив с ног. Это ее страшный шепот преследовал. «Ведьма, умри».

Светка взвизгнула совсем рядом, возвращая в реальность. Торопова вцепилась в Карину со спины, неловко потянула назад с силой разъяренного зверька, брыкалась и лягалась.

Из-за деревьев, где недавно стояла Карина, выбежал Скворцов, бледный, испуганный, он, видимо, бежал на крик от самого перекрестка и сейчас едва мог дышать.

— Аня!

Дочь заметила его, отшвырнула, наконец, от себя Карину. Перехватив Светку, подтолкнула к отцу:

— Забери ее!

Отец засуетился, притянул к себе подростка, прижал — краешком сознания Анна отметила, как дрожали его руки.

— Аня! Лови! От Торопова.

В воздухе бронзовой птицей мелькнул брошенный предмет, тяжело упал на открытую девичью ладонь. Стало жарко, горячая испарина опалила лицо, плечи, лизнула оголенные руки.

Ветер стих. Туман застыл над обрывом, оседая тихим, как слезы, дождем. Сквозь шум волн до Анны донесся тошнотворный запах прогорклого масла, смолы и горячего воска. Стало кисло. Аня растерянно дотронулась до губ: запекшаяся кровь.

Мысли обрывались, странно путаясь чужой, незнакомой, речью. Яркие образы врывались в сознание: меч, сраженье, пустая изба, заваленный травами дубовый стол. Крохотное мутное оконце. Запах меда и топленого молока. Врывались, замещая сцену бара в далекой заснеженной Москве, теплую материнскую ладонь, серые глаза и полынный запах того, кто показал черно-смолистое море с тонкой лунной дорожкой.

Девушка сжала в руке небольшой медный ключ с круглым витым ушком и отломанным зубцом. Самый нужный. Самый важный. Тысячу лет пролежавший там, у врат ее царства, на входе в преисподнюю. Символ ее боли, предательства.

В нескольких метрах от Ани хрипела Карина, испуганно озиралась по сторонам: двое стражников заблокировали ее, отделив собой от Анны. Черные мечи упирались в камни, преграждая путь.

Скраббл обернулась на Андриса: тяжелый взгляд исподлобья, кривая ухмылка скользила по губам, ветер трепал волосы, путал их. За ним, положив тяжелую ладонь на его плечо, застыл Наяда — главный из стражников.

Теперь не важно.

С каждым порывом ветра, словно страницы давно забытой книги, открывались воспоминания, они соединялись в одну картину, образы смешивались и переплетались древней вязью, как узор наложенного тысячу лет назад проклятия.

Розовое утро прорывается через мелкие стеклышки. Тот, которого она сейчас зовет Андрис, — на низком топчане, укрытый мягкими шкурами. Узкие льняные бинты насквозь пропитались его кровью. Душный запах трав и протопленной печи. Жаркий шепот: «Отойдешь от руки моей, иссушишь беду. Красная река, злые берега, я ту реку в ладонях зажму. Семь невест позову, семь мостов перейду, реку вспять обращу, запечатаю словом заветным. Крепче оков мое слово, крепче камня. Как тебе не солгати, так ему не дрогнуть…» Древний заговор от крови и от ран. Ясный взгляд стал прозрачнее, кожа теплее. Невесомые ласки, горячие руки. Губы шепчут обжигающие обещания. Запах горькой степной полыни и парного молока.

Порыв ветра, и новая страница прошлой, забытой жизни. Долгожданная весточка от того, которого спасла, вымолила у самой смерти.

— Не ходи, госпожа, — хмурый воин сжимал меч, смотрел пасмурно, обреченно.

Не поверила. Ведь он не обманет, не предаст. Нырнула с головой в безумие.

Конский топот. «Бежим!» Ясный взгляд стал насмешливо-едким. Губы милые скривились презрительно, бросили зло, как пощечину дали: «Ведьма».

Сердце умерло уже тогда, покрылось тонкой коркой льда. Она еще бежала, спасаясь, но уже не знала, зачем. Там, на гребне холма, пал воин с хмурым лицом. И многие другие. За нее. Из-за нее.

Как лань загнали к обрыву. Та, что мыслями его владела. Та, что сегодня взяла в руки пистолет.

Холодный взгляд. Пощады не будет. Плети свист, изорванные колени, на запястьях сомкнулись оковы. Он склонился над ней, дрожащей, почти уничтоженной. Пальцы коснулись нежно, стерли застывшую кровь. Тонкая, как свечной дымок, надежда на милосердие.

В рыжем свете вечерней зари мелькнул ключ от оков. Сломанный зубец, витое ушко.

Своими руками замкнул. Своими руками предал. И отдал на суд палачей.

Ее, Анну, хотя от нее ничего не осталось. Ее, Марью-волхву, хотя она забыта в веках. Ее, царицу мертвых Морену, которая ждала тысячу лет.

Скраббл шагнула к Андрису. Перед глазами — не он, но тот, кем он был тысячу лет назад, о ком грезила, за кем готова была пойти хоть на край света в той, другой жизни. А отправилась на плаху. Когда ночью, израненную, полуживую, с обожжёнными в пытках ногами, он запер ее в клетке, как дикого зверя, погрузил в душный, прогорклый трюм. Чтобы порадовать молодого императора расправой над ведьмой, язычницей, еретичкой.

«Будь ты проклят», — выплюнула она тогда.

— Ну, здравствуй, княжич, — прошептала с улыбкой сейчас.

Ветер набирал силу. Черным крылом древнего проклятия окутал он три фигуры, вновь встретившиеся спустя тысячу лет. Плотный туман ложился им на плечи.

Карина затихла, оглядываясь. Теперь, в рваных сумерках, она тоже видела прозрачные тени, окружившие ее. Видела и, узнавая, дрожала.