Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

– А почему я должен этого хотеть?

– Ты ведь объявил, что у нас не больница.

– А у нас больница?

– Может быть. Им с Вилли некуда податься.

– Ладно, пусть живут, – пожал плечами Чарли. – Пристроим Грету к делу, будет готовить таблетки. Уж лучше, чем на панели шляться.

Этим он меня обезоружил – вместо того чтобы ссориться, Чарли предложил устроить жизнь моей подруги. А затем отправился в гостиную, прокричал, что прибыл голодный лев, рухнул на пол и зарычал:

– Какие вкусные детишки тут на ужин!

Чарли больше никогда не упоминал о случившемся с Гретой. И на Гринвич-стрит вернулись мир и спокойствие.

Для Греты и Вилли поставили кровати в просторной детской, Чарли слова против не сказал. Дети носились по квартире, как маленькие щенки, путались под ногами. Засыпали, взявшись за руки, – прямо там, где их сморил сон. Если Грета ласкала сына, то Чарли учил его боксировать и подкидывал в воздух. Вилли звал его дядей, а меня тетей. В нашей квартире поселились шум и веселье, утихавшие, когда Чарли уезжал в очередную деловую поездку (по его словам), в какой-нибудь Нью-арк, с очередной партией «Лунного средства Мадам Де Босак».

– Мне кажется, лекарство – это предлог, чтобы сбежать от нас, – упрекала я, когда он возвращался через неделю.

– Ага, твое снадобье – моя любовница, – ухмылялся Чарли.

– Ты говоришь это специально, чтобы позлить меня.

– Но ты и снадобье – это же одно целое. Ты моя жена и вместе с тем моя любовница, миссис Джонс.

Мне не нравился этот ответ, очень уж он был заумный. Вскоре Чарли опять уезжал, на этот раз в Бруклин. Пока он трудился, расширяя наше дело, я проводила дни на кухне, служившей нам фабрикой. Я разрывалась между приготовлением лекарства, стиркой и плитой, на которой кипел суп, а вместе с ним закипала и я. Но теперь у меня была помощница.

– Я шастлива, что помогаю тьебе, – сказала Грета, когда мы с ней приступили к изготовлению таблеток.

Я показала ей, как вытрясать черные крошки спорыньи из колосьев, как перетирать их в порошок. Научила отмерять магнезию, сворачивать смесь в трубку, как посредством пресса разрезать трубку на таблетки. Грета оказалась старательной и смышленой. Она наполняла склянки с такой истинно немецкой скоростью, что мы за два месяца удвоили продажи. Грета радовалась небольшой зарплате, которую мы ей платили, а еще больше – комнатке, что мы сняли для нее этажом ниже.

Однажды утром Грета внезапно прервала работу:

– Без вас я бы восьмой месьяц бродийла по улице. А уше зима.

– Прошло уже восемь месяцев?

– Прошло и умерло. Я бы тоше умерла. – Она обняла меня: – Спасибо за все.

Но это оказалось не все. Однажды Грета ходила на рынок и вернулась с проституткой по имени Сесиль, на вид явно больной. Нос у Сесиль был красный, как будто отмороженный, белки глаз в багровой сеточке сосудов. С первого взгляда я определила, что ей надо.

– Нет, – сказала я Грете.

– Экси, послушай.

– Нет, я сказала.

Грета оттащила меня в сторону и принялась уговаривать, а ее несчастная товарка притулилась у жаркой печи. Малышка Аннабелль глаз не сводила с гостьи.

– Привет, леди, – подступила моя дочь к шлюхе, а та уронила слезу.

– Леди плачет, – сказала Аннабелль, и была совершенно права. Леди плакала.

– Ей негде жить, – прошептала Грета.

– Я сказала – нет.

Женщина, стоя у печки, смотрела на нас с Гретой. Из-под шляпки у нее выбилась сальная прядь.

– Экси, – продолжала упрашивать Грета.

– Это не мое дело! Ты моя подруга, и я пустила вас с Вилли. Но это не значит, что ко мне должен ломиться весь город.

– Она умрет на улице, зимой, ешли ты не поможешь ей!

Вид у Сесиль был прежалкий, но она просительно улыбнулась и пролепетала:

– Мадам, see voo play[71].

От этих слов я растаяла. See voo play. Грета кинулась обнимать француженку, а та, уже не таясь, разрыдалась у Греты на плече. А я наконец-то посмотрела в глаза гулящей. Опять этот взгляд. Нищета и отчаяние. Глаза взывали о помощи. Сам Иисус жалел проституток, не случайно их у нас прозвали магдалинами. Я не стремилась никого спасать, но вот она передо мной, молит о помощи. А если вас просят, вы обязаны помочь.

– Ну что ж, вы заплатите мне, – сказала я, надеясь, что это ее отпугнет, – три доллара.

Но это ее не отпугнуло. Она заплатила мне нужную сумму. Я сказала, что это последняя склянка, что, разумеется, было ложью.

Чарли, которому я рассказала о случившемся, отреагировал немногословно:

– А если бы ты назначила цену в пять долларов?

А вскоре на нашем пороге возникла миссис Тарканян с нижнего этажа – попросила одолжить ненадолго большую кастрюлю; она явно была в интересном положении.

– Моя жена вам поможет, если понадобится, – сказал Чарли. – Она прекрасная акушерка.

Миссис Тарканян посмотрела на парочку детей у моих ног и улыбнулась, обнажив кривоватые зубы. И я тут же была зачислена в ее личные акушерки. А ведь миссис Эванс в свое время предрекла мне, что я стану акушеркой, когда заведу собственного ребенка.

Месяц спустя настал срок, и у миссис Тарканян оказалось ягодичное предлежание, доставлявшее ей невыносимые страдания. Перепугавшись в первый миг, я все же вспомнила, что мать надо уложить так, чтобы ноги были много выше головы, вспомнила, какие манипуляции надо произвести, чтобы младенец повернулся в правильную позицию. Я все проделала верно, и моя пациентка родила мальчика весом семь фунтов – как и полагается, головой вперед. Гордая мать раструбила по окрестностям о том, как я ее спасла, в одночасье я обзавелась репутацией опытной акушерки, и вскоре все уже знали, что миссис Джонс с Гринвич-стрит всегда поможет девушке, угодившей в беду.

Пока толпы женщин стучались в мою дверь, а я делала для них все, что могла, – измельчала крылья шпанских мушек, смешивала с прочими ингредиентами снадобья, принимала у них роды, а еще сажала на горшок свою маленькую дочь, стирала белье, ходила на рынок, носила уголь и воду, мыла пол, продавала склянки с лекарством и пела песенки, мой Враг тоже был занят: жучком-древоточцем прогрызал ходы в крепких стенах дома.

Пока я в поте лица своего зарабатывала на хлеб насущный, юный бакалавр Тони Комсток торговал текстилем от знаменитой фирмы «Кокран и Маклин», 464, Бродвей. Наверняка крестоносец Комсток не лелеял греховных мыслей, торгуя женским бельем или наблюдая, что выделывают с «готовыми для носки чулками» веселые домохозяйки. Похоже, еще задолго до того, как он взялся за меня, Комсток примерял, точно шляпу, роль воителя с Грехом. Его так огорчал интерес, который приятели-клерки проявляли к фривольным картинкам, что он основал Общество борьбы с Пороком. И к 1868 году успел прославиться тем, что уничтожил первого греховодника. Беднягу звали Джейкс. Книготорговец мистер Джейкс был добропорядочным христианином, исправно посещал церковь, аккуратно платил налоги. И в чем же провинился? В том, что продал открытку. А что на открытке было изображено? Статуя, всего-навсего. Знаменитая римская статуя, обнаженная. Комсток добился, чтобы несчастного арестовали, судили и отправили в тюрьму. Мой Враг разорил Джейкса и положил начало своему крестовому походу. Он принялся охотиться на сомнительные, с его точки зрения, книги.