Пленники вечности - Дмитрий Морозов

— Слово.

— Тогда сберегу. И вернусь. Мопед — это свято.

— Связь у нас будет долгое время кривая, — посетовал Шон. — Только через Басманова. А его самого по полгода не сыщешь.

— Другой нет… — Дрель поднялась. — Ну что, мальчики-девочки, пора уже и честь знать. Берегите себя, мойте руки перед едой.

Стали расползаться с холма, погруженные в свои мысли.

Легион давно уже сделался одной большой семьей. Уход любого человека, все едино, мертвым ушел, или живым, обрывал некие струны. Обрывал с мясом, с болью.

— Репнин бы ее не пустил с балаганом, — заметил ирландец, когда эльфийка ушла достаточно далеко, чтобы не слышать. — Как считаешь?

— Пожалуй, и не пустил бы. И как его угораздило…

Назгул шел, закутавшись в свой черный плащ, опустив на глаза капюшон, и как никогда в этот миг напоминал призрачного владыку крепости Минас Моргул, призрачной цитадели.

Шон остановился, прикрыл глаза и попытался вообразить, что они находятся совсем не в двух шагах от русской армии, занявшей изрядный кусок Ливонии. Силой воли попытался нагнать видение: ирландцы, эльфы, гоблины — приехали на обычный фестиваль, или ролевую игру.

Вот сейчас появится из темноты какой-нибудь очкастый хмырь в кепке и с фонариком, назовется маетером или координатором, начнет кричать что-нибудь о нарушении правил, излишне жестокой боёвке, отступлении от сюжета…

Но нет, не загудел в небе звук высоко летящего авиалайнера, не мигнул в чаще фонарик, не послышалась музыка, льющаяся из динамика кем-то прихваченного магнитофона. Тихо мерцали звезды, а под ними, словно перемигиваясь, посверкивали уголья угасающих костров бивуака князя Серебряного.

В который раз Шон спросил безразличное ночное небо: и почему именно с ними случилась такая история?! И в который раз ему в ответ только ухмыльнулась круглая луна.

Погрозив кулаком темному своду небес, ирландец поспешил вслед за назгулом.

Плеск волн, монотонно шлепающих когг по правому борту, навевал тоску и уныние. Датчанин Карстен Роде, стоя на носу флагмана, с прищуром смотрел на останки свенского корабля, темнеющие на мели. Третьего дня русские каперы выследили неуловимого морского разбойника, повадившегося гоняться за новгородскими лоймами. Укромно сокрытую стоянку в маленькой бухте удалось найти почти случайно. Датчанин распорядился сойти на берег за водой, и поисковая команда тут же наткнулась на логово врага.

Тайком высадил Карстен на берег судовую рать. Воины подобрались к стоянке свенов, устроили пальбу, кинулись в топоры. Разбойный люд схватки накоротке не выдержал, сбежал по сходням на корабль.

Как только витальерское судно, не подняв еще парусов, на одних веслах выскочило из бухты, появились русские каперы. Слитный пушечный залп превратил нос свенской посудины в груду пылающих обломков. Отчаянно голося, скандинавы прыгали за борт; на приливной волне корабль развернуло, подставив под новый залп.

Гоняться по берегам за выплывшими врагами у датчанина не имелось ни малейшего желания. Да и зачем: куда они без корабля? Примкнут к каким-нибудь бродячим мародерским шайкам, или угодят казакам на аркан. Караванный путь вновь свободен, вот и слава Богу…

Надводная часть свенской посудины догорела, все остальное с отливом село на мель.

Странно, размышлял датчанин, что волны не разбили мертвый остов. Появилась мысль послать своих мавров обследовать затонувшее судно. Те умели, взяв руки камни, нырять на десятки саженей.

Наверняка успел витальер награбить добра за месяцы своего рейда…

Но Роде отказался от этой идеи. Только время зря терять: наверняка самое ценное сгорело. А собирать на глубине золотые и серебряные монетки, высыпавшиеся из разломанных ядрами бочек…

— Что грустишь, капитан? — спросил Ежка Соболевский, недавно вернувшийся на корабль после долгой побывки в родной земле. — Славная победа, отличная погодка. Может, выпьем грога?

— Ты уже не у маменьки своей, — укоризненно сказал датчанин. — Заканчивай с питием. Море пьянства не терпит.

— Так я от хандры лечусь.

— Не понимаю, кто же из нас в печали?

Соболевский пристроился рядом, облокотившись о высокий борт когга.

— Побыл я дома, да только головную боль нажил.

— Что-то в семье не так? Или неурожай поразил хозяйство? Чума приключилась?

— В семье все отлично, только дядька с колокольни на день всех святых свалился, ногу сломал. Он крепкий, выживет…

— Отчего же голос у тебя такой похоронный? Словно подменили моего неистового и неунывающего Соболевского. Если ты на абордажный бой с такой миной пойдешь…

— В бою бы забыться, в настоящем, не пушечном! Чтобы сабля в саблю, грудь в грудь…

Ежка указал на остатки свенской посудины:

— Надо было их на лодках брать. Тогда бы и товар уцелел, и сама ладья, да и мы бы потешились.

— А потери? Где прикажешь судовую рать набирать, когда учить? И без того кораблей больше, чем в здешней луже требуется.

— Ты капитан, тебе и решать.

Роде повернулся к Соболевскому и изумленно на него воззрился.

— Тебя точно подменили. Даже спорить не стал. Уж не приболел ли ты, шляхтич?

— Война идет на нас, — сказал Ежка.

— Так если ты не заметил, она уже не первый год идет.

— Настоящая война, тяжелая и кровавая. Орден уже помирает, на его место другие страны ратиться придут.

— Ну и что? Нет в здешних краях державы, способной выставить флот, который нас назад в Нарву загонит.

— Все-то тебе легким представляется… — Соболевский принялся теребить щегольскую каменную пуговицу у ворота камзола. — А я как задумаюсь, выть хочу.

— Выкладывай, что на сердце. Не пойму я твоей тоски. Впрямь, что ли, грога выпить? Подергать Морскую Девку за усы?

Соболевский ушел и вскоре вернулся с двумя изящными венецианскими бокалами, трофеями давнего абордажа.

— Польша на Русь саблю точит.

Карстен Роде некоторое время переваривал известие, потом пожал плечами и сделал огромный, истинно корсарский глоток.

— Что-то раньше тебе ничего не мешало с витальерами из ляхской земли воевать.

— Ладно дело — лихой люд, морские разбойники да прибрежные станичники. Совсем иное дело — на родину руку поднять. На короля, старинные рода шляхетские, простых людей из ополчения.

Роде прошелся до прикорнувшего вахтенного, сделал ему внушение, вернулся назад.

— Я политикой не интересуюсь, на то в Москве дума есть, государь да опричнина. Но что-то не припомню, чтобы мы вторгались в коронные польские земли, или когда-нибудь хоругви ляхов приходили в Ливонию.