Штампованное счастье. Год 2180 - Игорь Поль

Холод. Промозглая ледяная сырость. Какой-то шизофреник нарисовал огромную сферу и раскрасил ее неровными полосами. Блекло-голубое, серое и коричневое в четверть неба. Трудно сказать, что видишь. Этим цветам не придумано названий. Тактический вычислитель отказывается брать ориентиры на поверхности газового гиганта. Сдается через тридцать секунд. Воронки возникают на границе полос и смешивают краски. Медленно вращаясь, они разбрасывают изогнутые щупальца, и я наблюдаю, как они постепенно умирают, растворенные блеклой голубизной. На Юпитер трудно смотреть долго. Привыкшие к виду безжизненных планет и бесконечной пустоты пространства, мы теряемся от близости величественного монстра. И одновременно он притягивает взор. Опустишь глаза, выбирая, куда поставить ногу, а через секунду снова задираешь голову и стараешься ухватить взглядом тающее в солнечном сиянии бесконечное течение цветных лент. День за днем мы падаем в этот безмолвный кипящий хаос.

Амальтея имеет форму неровной картофелины. Один конец вытянут и имеет относительно ровный ландшафт. Этот длинный тонкий конец всегда обращен в сторону Юпитера. Мы торчим почти на самом полюсе. «Севернее» нас вся поверхность – сплошные кратерные поля, разломы и скалы. Есть даже несколько гигантских кратеров. Диаметр одного из них превосходит диаметр всего планетоида в самой узкой его части. Еще дальше – непроходимые горы, высота хребтов которых достигает двадцати километров.

Хочется согреть пальцы, сунуть их под мышки или хотя бы подуть на них. Ничего этого в скафандре не сделаешь. Приходится постоянно сгибать и разгибать их, чтобы сохранить минимальную чувствительность на случай, если приспичит пострелять. Ухватившись за леер, медленно, чтобы не взлететь к потолку, приседаешь. Отогреваешь застывающие ноги. Бульон в термосе скафандра кончается быстро: есть хочется постоянно. Ледяное жало мочеприемника норовит отморозить отросток. Наши скафандры – универсальные изделия и не рассчитаны на длительное комфортное пребывание на темной стороне. Зверь замерзает. Мысли прихватывает льдом. Шурша и потрескивая, ледяная шуга медленно вращается в голове. Треск помех в ушах. Путаешь собственные мысли с сообщениями по радио. «Поддерживать боеготовность».– «Есть, сэр». Внутри укрытия частички пота превращаются в обжигающую маску. Лед спускается сверху вниз, ползет по шее, грозя заморозить сердце.

Наши вахты длятся примерно по тридцать два часа. Местные сутки минус время в пути до поста. Мобильный комплекс поддержки в капонире неподалеку, да пара бойцов. Один дежурит, второй на подвахте. Чередуемся через два часа. Сам пост – небольшой кратер, вычищенный от пыли взрывом, перекрытый настилом из пластобетонных брусьев и заваленный камнями. Черная нора входа меж валунов, три амбразуры для кругового обстрела да радарные решетки системы слежения, замаскированные среди глыб пористого камня.

Такблок напоминает о себе помаргиванием сообщения на границе видимости. Выворачиваю глаза, читая его. Всегда одно и то же. Ничего нового. Я оглядываюсь на скрючившегося у стены в позе зародыша напарника. Кашляю, прочищая горло. Делаю ежечасный доклад на базу. Изо дня в день, из часа в час он повторяется, будто молитва, смысл который давно забыт.

– Красный-1, здесь Красный-7. Доклад.

Приглушенный фильтрами треск помех. Слова мягко падают в слой пыли. Кажется, будто говоришь сам с собой. Наконец, когда ожидание становится невыносимым, голос дежурного сержанта хрипит:

– Записываю, Красный-7.

Тупо удивляешься, как долго тянулись эти три секунды до ответа.

– Красный-7, без изменений. Посторонних объектов средствами визуального и радарного наблюдения не выявлено. Состояние здоровья удовлетворительное. Оружие, оборудование в исправности. Даю проверку тактического канала. Две секунды.

– Красный-1, принял. Тест проходит. Отбой.

Я толкаю в плечо скрюченную фигуру.

– Эй, Иван! Твоя смена. Я пройдусь. Проверю краба.

Пауза.

– Иван!

– Ладно.

– Не ладно, а «есть, сэр». Шевелись.

– Неугомонный ты, Жос,– ворчит мой напарник из Восьмой пехотной, нехотя поднимаясь с кучи блестящего тряпья. Так выглядит особым образом скатанная и полунадутая палатка. Применяется как изоляция от промороженной поверхности.– Здесь тебе третью нашивку не заработать.

– И прекрати спать. Мы тут всего месяц. Держись, парень. Иначе совсем раскиснешь,– словно не слыша, продолжаю я. Когда пытаешься командовать, чувствуешь, как броуновское мельтешение внутри котелка выстраивается в какое-то подобие порядка.

Напарник вытанцовывает шаг. Едва не протаранив головой низкий неровный свод, приземляется у южной амбразуры, где сложены наша амуниция и оружие. Колдует над скафандром, меняя батарею. Долго возится. Замерзшие пальцы отказываются слушаться.

– Холодно. Кажется, у меня мочеприемник замерз. Не могу оправиться. Резь внутри,– бормочет Иван.

– Усиль обогрев на пять минут. Введи укрепляющее. Не перестарайся – замерзнешь на обратном пути.

– Учи ученого. Я старше тебя на два года,– заторможенно огрызается напарник.

Я рассматриваю его спину. Скафандр, увешанный амуницией, превращает фигуру в неуклюжий шар и не дает представления о настоящей позе владельца, но мне кажется, что Иван зябко сутулится, пристраиваясь у амбразуры.

– Постарайся недолго, Жос,– не поворачиваясь, выдавливает он.

На минуту ему становится стыдно за свою слабость. Легенды Легиона просыпаются в нем, пробуждая впавший в спячку дух. Иван расправляет плечи, перепрыгивая к следующей дыре в камне. Он сильный парень. Но я знаю, что его хватит ненадолго. Никакая химия, которой нас время от времени пичкает скафандр, никакие вживленные рефлексы не в силах противостоять давящему, выворачивающему внутренности одиночеству. Мы один на один с бесконечностью. Вселенной наплевать на нас. Она снисходительно слушает наши радиопереговоры. Поглядывает свысока на жалкие скорлупки, в которых мы пытаемся спрятаться от нее. Не может понять, зачем мы сопротивляемся неизбежному. Дисциплина превращается в рудиментарный хвост. Знаешь, что он есть, но не враз разглядишь. И уж точно затрудняешься ответить, на кой он сдался.

Иван перебирается к следующей дыре. Я молча выползаю наружу к только что придуманному себе занятию. Только бы не видеть стылых стен. Капитан Золото думает, что я держусь лучше других. Ему легко думать: большую часть времени он проводит в теплом герметичном бункере. Его мысли не выстуживает графиком «сутки через сутки с двенадцатичасовой подвахтой и хозяйственными нарядами». Он покидает бункер один раз в день для выборочной проверки постов. На самом деле мой статус позволяет мне казаться более активным, чем есть на самом деле. Я могу придумывать себе занятия. Двигаюсь и произвожу кучу ненужных действий, чтобы не съехать с катушек от ненавистного красного света и бесконечного кружения полосатого мячика над головой. Зверь рычит и рвет меня когтями, требуя выпустить его на свободу. Нельзя туда, дружок. Без меня пропадешь. Свобода тут– синоним смерти.