Агнец - Кристофер Мур

— Кошмары? — спросил ангел.

— Воспоминания, — ответил я. Я спал? Такие же тусклые красные огоньки, мигая, играли на скулах и переносице женщины в моем кошмаре. Целиком ее лица я так и не разглядел. Но изысканные его очертания совпали с тайниками памяти моей, будто ключ вошел в замок. И вырвались из глубин ароматы корицы и сандала и смех, что слаще лучших дней моего детства.

Через два дня я стоял у монастырских ворот и звонил в гонг. Форточка открылась, и появилась физиономия свежеобритого монаха: лысый череп на десяток оттенков бледнее лица.

— Чего? — спросил он.

— Местные слопали наших верблюдов, — ответил я.

— Ступай прочь. Ноздри твои раздуваются неприятным макаром, а душа у тебя отчасти комковата.

— Джошуа, впусти меня. Мне больше некуда идти.

— Я не могу тебя впустить просто так, — зашептал Джош. — Тебе придется ждать три дня, как прочим. — И громко — очевидно, для ушей кого-то внутри: — Похоже, ты заражен бедуинами! Ступай прочь! — И он с треском захлопнул форточку.

Я стоял. И ждал. Через несколько минут он опять возник в дырке ворот.

— Заражен бедуинами? — переспросил я.

— Слушай, отвянь, а? Я тут пока новенький. Ты принес пищи и воды себе на некоторое время?

— Да, беззубая старуха дала немного сушеной верблюжатины. Фирменное блюдо.

— И наверняка нечистое, — заметил Джош.

— Бекон, Джошуа, не забыл?

— А, ну да. Извини. Попробую стырить для тебя чаю и одеяло. Только не сразу.

— Так Гаспар меня впустит?

— Он вообще не понял, почему ты ушел. Сказал, что если кому и надо дисциплине поучиться, то… дальше сам знаешь. Наверное, тебе будет наказание.

— Прости, что бросил тебя.

— Ты не бросал. — Он ухмыльнулся. С двуцветной головой дружбан мой выглядел глупее обычного. — Я тебе скажу одну штуку, которую я тут уже усвоил.

— Какую штуку?

— Когда я буду самый главный и кто-нибудь постучится, то внутрь его пустят сразу. Заставлять того, кто взыскует утешения, ждать на морозе — горшок тухлого ячьего масла.

— Аминь, — сказал я.

Джош что было дури захлопнул форточку, — видимо, только так ее и предписывалось закрывать. Я стоял и прикидывал, как Джошу — когда он выучится наконец на Мессию — удастся вставить в проповедь фразу «горшок тухлого ячьего масла». Только этого нам, евреям, и не хватало — еще одной лечебной диеты.

Монахи раздели меня донага, облили голову ледяной водой, затем с немалым энтузиазмом расчесали щетками из кабаньей щетины, потом облили кипятком, надраили щетками, потом опять холодная вода, а потом я заорал. Тут они обрили меня налысо, вместе с волосами прихватив и щедрые порции скальпа, смыли прилипшие волоски и вручили чистую оранжевую тогу, одеяло и деревянную мисочку для риса. Позже мне еще выдали сандалии, сплетенные из какой-то травы, а сам я связал себе носки из ячьей шерсти, но больше добра за последующие шесть лет не нажил: тога, одеяло, миска, шлепанцы и носки.

Пока монах Номер Восемь вел меня на свидание с Гаспаром, я шел и вспоминал старого друга Варфоломея. Ему бы мой новообретенный аскетизм очень понравился. Он частенько рассказывал, как патриарх киников Диоген много лет носил с собой мисочку, а однажды увидел человека, пьющего из горсти, и воскликнул: «Какой же я глупец — столько лет таскал бремя мисочки, а такой замечательный сосуд был все время приделан к моему запястью».

Ну да, Диогену-то хорошо было говорить, но если бы у меня в тот момент кто-нибудь попробовал отнять мисочку — иными словами, все мои богатства земные, — точно лишился бы сосуда, приделанного к запястью.

Гаспар сидел на полу в той же комнатке: вежды сомкнуты, руки сложены на коленях. Перед ним в той же позе сидел Джошуа. Восьмой Номер, кланяясь, попятился из комнаты, и Гаспар открыл глаза.

— Сядь. Я сел.

— Вот четыре правила, за нарушение коих ты вылетаешь из монастыря. Первое: монах ни с кем не вступает в половую связь, вплоть до животных.

Джошуа посмотрел на меня, и его перекосило: наверное, ждал, что я ляпну что-нибудь и Гаспар разозлится. Но я только сказал:

— Нормально. Не трахаться.

— Второе: монах, пребывай он в монастыре или за его пределами, не возьмет то, что ему не дадено. Третье: если монах злоумышленно покусится на жизнь человека или как бы человека, голой рукой или же оружием, он будет изгнан из монастыря.

— Как бы человека? — не понял я.

— Потом увидишь, — ответил Гаспар. — Четвертое: монах, утверждающий, что достиг сверхчеловеческих способностей, или же заявляющий, что постиг всю мудрость святых, на самом деле не свершивший этого, будет вытурен без пощады. Ты понял эти четыре правила?

— Да, — сказал я. Джошуа кивнул.

— Пойми тогда и то, что смягчающих обстоятельств не бывает. Если другие монахи рассудят, что ты совершил один из этих проступков, ты должен будешь покинуть монастырь.

И вновь я не стал возражать, после чего Гаспар перешел к тринадцати правилам, по которым монаха могут исключить из монастыря на две недели (и от первого же у меня остановилось сердце: «никакого се-мяиспускания, кроме как во сне»), а за ними — к девяноста правонарушениям, за которые монах карается неблагоприятным перерождением, если не покается в грехе (эти варьировались от уничтожения какой бы то ни было растительности и намеренного лишения животных жизни до публичного сидения с женщиной и заявления мирянину о наличии сверхчеловеческих способностей, пусть даже они у тебя имеются). В общем и целом правил было без счета: больше сотни касалось этикета, десятки определяли порядок разрешения споров. Однако не забывайте — мы были евреями, мы выросли под влиянием фарисеев, которые любое событие повседневной жизни сопоставляли с Моисеевым Законом. Кроме того, с Валтасаром мы прошли всего Конфуция, чья философия лишь немногим отличалась от расширенного свода правил хорошего тона. Я не сомневался: Джошуа с таким справится, а значит, есть вероятность, что справлюсь и я. Если, конечно, Гаспар не будет пользоваться своей бамбуковой палкой слишком буквально, а у меня получится вызвать достаточно неприличных сновидений. (Эй, мне ж тогда только исполнилось восемнадцать, и пять последних лет я прожил в крепости, укомплектованной легкодоступными наложницами. У меня привычка выработалась, ага?)

— Монах Номер Двадцать Два, — сказал Гаспар Джошу. — Ты начнешь с того, что научишься сидеть.

— Сидеть и я могу, — встрял я.

— А ты, Номер Двадцать Один, — с того, что побреешь яка.

— Это местная идиома, да? Нет. Не идиома.

Як — это крайне большое, крайне волосатое бизоно-подобное животное с крайне опасными на вид черными рогами. Если вы когда-нибудь видели буйвола, представьте, что он напялил на все тело парик и тот волочится по земле. Теперь обрызгайте его мускусом, навозом и прокисшим молоком, и у вас получится як. В пещере-хлеву монахи держали одну такую тибетскую корову; днем ее выпускали бродить по горным тропам и щипать травку. Или не знаю что. Ибо живой растительности вокруг явно не хватало для твари таких размеров (я, например, доставал ей только до плеча), но с другой стороны, и во всей Иудее не наберется достаточно травки для стада коз, однако пастырство — одно из главных занятий тамошнего населения. Что я понимаю, да?