Юность Барона. Обретения - Андрей Константинов

— Товарищ Потапова! Но вы же врач! Вы же понимаете, что сейчас творится с дочкой! На ее глазах погибла мать, она сама чудом осталась жива. Посмотрите — у нее же дистрофия! Если бы вы только знали, какой ад творится в Ленинграде…

— Я знаю. И очень хорошо вас понимаю. Но, голубчик, у меня тяжелых раненых некуда девать. Уже не говорю за условно легкие случаи.

— Я… я отплачу. Честное слово, — озираясь по сторонам, Самарин сунул руку за пазуху и вытащил золотую цепочку с кулоном. Ту самую, что красовалась на шее Елены в тот день, когда дом Алексеевых впервые посетил Володя Кудрявцев. — Вот, это вам.

— Да как вам не стыдно! — негодующе вспыхнула военврач. — А еще ленинградец!

— Извините, — пряча и глаза, и цепочку забормотал Самарин. — Это… Это какое-то помешательство на меня нашло. Понимаете, я ради дочки… Я жене перед смертью слово дал, что довезу ее, спасу.

Военврач Потапова присела перед девочкой и ласково пожала детскую ладошку:

— Как тебя зовут, малышка?

Ольга с молчаливой, болезненной отрешенностью посмотрела на женщину, и, казалось бы, безнадежно израненное, давно огрубевшее сердце военврача переполнилось жалостью.

— Её зовут Лёля, — услужливо подсказал Самарин.

— Лёлечка, солнышко… Да, у девочки определенно шок.

Начальник эшелона выпрямилась, вздохнув, достала из планшетки клочок бумаги и огрызок карандаша, черканула несколько строк:

— Вот, с этой запиской проходите в первый вагон, там у нас чуть посвободнее, в основном неходячие. Удобств, разумеется, не обещаю, но до Молотова доберетесь. Как быстро, сказать не могу. В идеале дней через пять-шесть.

— Товарищ Потапова! Вы!.. Как хоть зовут-то вас, спасительница? Я за вас Богу молиться стану!

— Не стоит тратить время на такую ерунду. Если Бог в самом деле существует и допустил всё это, тогда я, скорее, обращусь к дьяволу. Лишь бы тот поскорее прибрал к себе Гитлера и всю его… — Военврач грязно выругалась. — Поторопитесь, товарищ Самарин, скоро отправляемся. До свидания, Лёлечка, поправляйся скорее…

— Казалось, уж теперь-то все самое страшное позади. Но, когда через двое суток мы остановились в Галиче, нас поджидало новое несчастье.

— Вас обоих? Или все-таки одну только Ольгу?

— Ах, не передергивайте, Владимир Николаевич. Тем более мне и без того непросто заново переживать события того рокового дня. Так я продолжу?

— Сделайте одолжение.

— Я строго-настрого приказал девочке не выходить из вагона, а сам пошел на станцию.

— Зачем?

— У нас заканчивались последние продукты, и я решил попробовать выменять у местных что-нибудь из съестного.

После долгих, мучительных колебаний, взвесив все возможные риски и последствия, Самарин, наконец, решился.

— Слышь, браток! — обратился он к лежащему на полке напротив безногому танкисту. — Мы, пожалуй, сходим с дочкой, прогуляемся. Надо бы ей свежего воздуха глотнуть.

— Завидую белой завистью. Только далеко не отходите. Я слышал, народ гутарил, что здесь недолго стоять будем.

— Пойдем, Лёля. Погуляем немножко, — потянул девочку за рукав Самарин.

Ольга послушно и молча поднялась, за эти два дня она так и не произнесла ни единого слова.

— Слышь, а чумодан-то тебе на кой? — удивился-хохотнул танкист. — Думаешь, свистнут? Не боись: тут у нас, в вагоне, такой народ подобрался, что далеко не унесут. И рады бы… — танкист резко посмурнел, — и рады бы, да не в чем. Уносить. И не на чем.

— Это я так, на всякий случай. Может, удастся у местных что-то из барахла на еду обменять, — нашелся с ответом Самарин…

Народу в станционном здании было столько, что яблоку негде упасть. (Иное дело — откуда бы здесь ему взяться, яблоку? В этом жутком и лютом феврале 1942-го?)

Евгений Константинович с трудом сыскал Ольге местечко на широком подоконнике и контрольно огляделся по сторонам: нет ли кого поблизости из их вагона?

— Посиди здесь, я скоро приду. А то, видишь, сколько людей? Как бы тебя, такую малявочку, случайно не затоптали…

Выйдя из здания вокзала, Самарин направился обратно к эшелону — но не к своему, первому вагону, а, наоборот, к самому дальнему, хвостовому.

— Вы куда, гражданин? — преградил дорогу незнакомый часовой. — Сюда нельзя, эшелон санитарный.

— Я в курсе, товарищ боец. Но я свой, еду тут. Вот у меня и пропуск имеется от товарища Потаповой.

— Это другое дело, — изучив бумагу, кивнул часовой. — Проходите, сейчас отправляемся.

Словно подтверждая слова бойца, паровоз дал хрипатый затяжной гудок, и Самарин торопливо взобрался по ступенькам на площадку вагона.

Прощально обернувшись на избушку вокзала, он подумал о том, что ничего зазорного в его поступке, если разобраться, нет. Как еще у него сложится там, на Урале, — Бог весть. А здесь о девочке, несомненно, позаботятся специальные службы. В конце концов, она у нас кто? Сиротка. А значит, самое место ей где? Правильно, в детском доме. Правда, немножко неудобно вышло с полученными от Юры драгоценностями. Но, согласитесь, глупо было бы оставлять их в карманах девочки? Все равно утащат. Если не воры, так те же работники специальных служб. Эти уж как пить дать!..

— К сожалению, ничего съестного мне раздобыть так и не удалось. А тут еще стоянку сократили — вскакивал в состав на ходу. Добредаю до нашего места, и меня огорошивают раненые: оказывается, девочка зачем-то вышла из вагона, а они, поскольку не ходячие, не смогли ее остановить. Можете представить мое состояние? Столько пережить, столько усилий приложить, а она…

— И вы, смирившись со случившимся, спокойненько покатили себе дальше, на восток?

— Владимир Николаевич! Как вы могли так скверно обо мне подумать?! Разумеется, я вышел на следующей станции. Но пока дожидался эшелона встречного, пока то-сё… Словом, в Галич попал лишь на следующее утро. Опросил на станции всех, кого только можно было, никто ничего не видел. И тут я понял, что случилось непоправимое: скорее всего, девочка вышла погулять, затем перепутала эшелоны и села не в тот поезд. Согласитесь, могло ведь такое быть?

— Могло еще и не такое. Быть, — двусмысленно подтвердил Кудрявцев.

— Вот такая, Владимир Николаевич, жуткая история приключилась, — предпочел не распознать двусмысленности Самарин. — А за какие грехи нам все это? Ума не приложу. А ведь я, верите-нет, собирался усыновить, вернее, удочерить девочку.