Серебряный город мечты - Регина Рауэр

моим словом лицо её. Зря! Мой рассказ о новом заказе пупетье[7] прервала её сухая рука и жесткие когтистые пальцы, что в мою руку впились, сжали до боли и тёмных пятен, которые теперь я прячу под рукавами. Она же, не обращая внимание на мое удивление и последовавший испуг (он появился, когда я взглянула и окаменела от взгляда её горящих черных глаз), сказала, чтобы я забыла о куклах и о городе, которые погибель мне и всему замку принесут.

«Ты не слышишь, моя девочка, но уже дрожит земля под железными копытами его коня, уже пожинает Смерть его щедрые дары, уже горят невинные. Он придет к тебе», — вот какие слова шептала мне Инеш, пока я не в силах ни пошевелиться, ни оттолкнуть её, чувствовала, как кружится с каждым её страшным словом голова и слышится колокольный набат из моего дурного сна.

«Кто?» — да, я спросила, вопрос этот вырвался сам, будто против моей воли, которая в доме Инеш меня покинула.

«Черный человек. Вы уже встречались, моя девочка», — так она ответила, она сказала это сожалеюще, она улыбнулась столь обреченно, как будто самое страшное и непоправимое уже случилось, сбылось, а значит отныне все грядущие события предопределены свыше и ничего исправить более невозможно.

Сентябрь 19-го числа

Мою тревогу развеяло письмо от Владислава. Он пишет, что прибудет в первых числах зимы и, конечно, заедет к нам. Я готова была кружиться и смеяться, но разве можно показать матушке всю степень моего счастья от подобного известия?

Владислав написал пару строк лично мне, сообщил, что везет подарок, который меня обязательно обрадует. Жаль мне ему никогда не рассказать, что каким бы ни был его подарок, но более всего меня обрадует он сам, его присутствие, пускай и недолгое, рядом.

P.S. Матушка намедни сказала, что ей писал пан из Яричей, желающий найти достойную жену его старшему сыну. Паны из Яричей — богатый и уважаемый древний род, а потому это может статься хорошей партией.

Сентябрь 27-го числа

Вчера упал Лайош, повредил правую руку. Матушка послала за врачевателем.

Как молниеносно безбрежная радость может смениться в который раз на тревогу. Мне думалось, что вернувшись Кутна-Гору все изменится к лучшему, как по первости и было, но… чёрный человек вновь приходит каждую ночь в мои сны, он ждет меня. И, думается, права была Инеш, что он уже близко.

Октябрь 2-го числа

В моем детстве Инеш говорила, что вешние воды любят забирать людей. Она ошиблась, и осенние дожди уносят их.

Лайоша больше нет.

[1] Молитва об усопших. «Вечный покой даруй ему, Господи. Да светит ему вечный свет. Да упокоится с миром».

[2] Дворец в Вене, зимняя резиденция династии Габсбургов.

[3] Июльским

[4] Кверки — члены горнодобывающих товариществ. Они составляли слой свободных горных предпринимателей, распоряжавшихся добытым серебром и плативших в королевскую казну урбуру — 1/7 часть добытого.

[5] Плундры (нем. Pluderhosen: pludern — выступать, делать выпуклым; hosen — брюки) — короткие, мешковатые мужские брюки из ткани или бархата, с вертикальными прорезями, показывающими подкладку. Серизовый — устаревшее название вишневый.

[6] Горгера — круглый гофрированный воротник из накрахмаленной ткани или кружев, плотно охватывающий шею; принадлежность мужского и женского костюма дворян, чиновников и буржуа в Европе в XVI–XVII века.

[7] Кукольник

Глава 25

Апрель, 7

Прага, Чехия

Квета

— … и что у нас по Парижу? — вопрос, завершая выволочку о лентяйстве и разгильдяйстве, Любош грохочет раздраженно.

Требовательно.

И быстрый взгляд Мартина, что за парижскую статью о закулисных играх партий и отвечает, я не замечаю, продолжаю выводить бессмысленные узоры на листе бумаги, на который взгляды все тоже бросают.

Выразительные взгляды.

Испепеляющие.

— Там возникли некоторые трудности, я решил… — Мартин, сцепляя побелевшие пальцы в замок, говорит тихо, но твердо.

Всё ж вздрагивает, когда главный редактор «Dandy» чеканит стылым голосом, уточняет жутко:

— Ты. Решил.

— Мне надо перепроверить лини…

Линия.

Изогнутой длинной линией я дополняю свой узор, веду безотрывно ручкой, и чёрные чернила на белом гипнотизируют. Думается отстраненно, что хватать первую попавшуюся тонкую рубашку из гардероба было не лучшей идеей, следовало откопать свитер, в котором было б точно теплей. И поежиться так сильно — что от взглядов, что от стужи, расползшейся вместе со словами начальства по кабинету — не хотелось бы.

Получилось бы чувствовать себя уверенней под взглядами всех.

И без взглядов Любоша.

За два часа совещания, что в этот раз больше смахивает на особо изощренную пытку, мой лучший друг ни разу на меня не взглянул, не задал ни одного вопроса. Он поднял по очереди каждого, раскатал, припомнив и все прошлые косяки.

Пропустил меня.

И кто виновник плохого настроения и гнева главного сатрапа, деспота и просто дьявола все проницательно осознали. Получили злободневную тему для курилки, что негласно во внутреннем дворе расположилась.

— В пять, — Любош приказывает холодно, ставит в известность, а я ставлю точку над завитушкой, для симметрии, — ровно в пять я должен увидеть на своем столе Париж. На минуту позже и можешь катиться на все четыре стороны. Уволю к чёртовой матери.

Уволит.

Вот завтра о сём решении пожалеет, но не сегодня, когда главный редактор «Dandy» обижен и зол. И злость его, пропитавшая голос и взгляд, похожа на колючий зимний холод, что заползает под кожу и вымораживает до костей. И делать с этим что-то да надо, пока я не замёрзла окончательно, а вся редакция уволенной не оказалась.

Впрочем, не что-то, а извиняться.

Длинную линию я украшаю ещё одной, что короче. И вкруг неё ломано, зигзагом, чтоб первый лист на стебле получился.

Красиво.

— …Томаш, а ты с ногой еще и мозг сломал?! — Любош грохочет.

Швыряет в Томаша Бибу листы статьи.

Что рассыпаются, кружатся, планируя на стол и пол. Они кажутся снежинками, пусть и слишком огромными снежинками.

— Что за порнографию я читал сегодня утром?!

Ранним утром.

Утром, когда солнце только начало подниматься над пражскими крышами, такси остановилось у моего дома, в который я зашла… одна. Застучала каблуками, чтоб навязчивую мысль о том, что в прошлый раз в подъезд я заходила с Димом, этим стуком заглушить.

Забить.

Что Дим остался в Либерце.

Проводил великосветски до такси, попросил отзвониться по приезде, и вообще звонить, и себя беречь, и… и врезать ему захотелось сильно, но я лишь кивнула, посмотрела, прежде, чем сесть, на него поверх разделившей нас двери машины.

Ничего не сказала, а он не пообещал приехать.