Легенда Лукоморья - Юлия Набокова

– Кузьма-то у меня парень видный, ладный, – бубнила баба. – Любая девица за него замуж пойти будет рада. Повезло тебе, дочура!

– Тили-тили тесто! – взвыли за забором Кузькины сестрицы. – Жених и невеста!

– Что тут происходит? – недоуменно спросил Кузьма входя на двор.

– Твоя мама почти уговорила меня выйти за тебя замуж! – обрадовала его я.

– Мама! – Парень посерел и чуть не выронил из рук кувшин со сметаной. Знала бы мать, что сватает его за дочь Бабы-яги! Но, давши слово, держись, и Кузьма не выдал моего секрета…

– Сынок! – Баба чуть не прослезилась от умиления. – Мы с Аннушкой так подружились. Осталось только о свадьбе договориться!

– Вот и ладушки! – отмер Кузя и, подойдя к матери, вручил ей кувшин. Та с любопытством сунула нос и недовольно надулась:

– Что так мало? Вечно Петровна жадничает.

– Неси-неси в дом, – поторопил ее Кузьма.

– Пойдем, Аннушка! – Баба приглашающе махнула огрубелой рукой.

– Мы с Аннушкой огурчиков пока наберем! – отмазал меня «жених».

И, дождавшись, пока мамаша с дочками скроется в избе, мы сиганули за ворота.

В избе Фроси одуряюще пахло пирогами. Но если на Кузьму запах подействовал опьяняюще и он рванул к столу с намерением слопать всю гору пирогов, которую выложила на деревянное блюдо его любимая, то я снова вспомнила хлебный кошмар и поняла, что не смогу проглотить ни кусочка. Чтобы не обижать хозяйку, я села за стол, выразила восхищение стряпней, взяла румяный пирожок, бросила взгляд на печь. Куча тряпья лежала неподвижно.

– А бабушка с нами не поужинает? – поинтересовалась я.

Фрося печально качнула головой:

– Нездоровится бабулечке. Я ее уже покормила, она только заснула… Кузя, еще пирожок? Аня, да ты кушай, кушай!

Кузьма уже смолотил три штуки, а я все держала пирог в руках.

– Аня! – Фрося протянула Кузьме еще один пирожок и повернулась ко мне: – А ты что же не ешь?

Если бы дело происходило в моем мире, достаточно было бы сказать волшебное слово «диета», и тогда даже самая радушная хозяйка не стала бы проявлять настойчивость. Но это Лукоморье. Здесь голодают только от бедности, а отнюдь не для соблюдения фигуры.

Пришлось откусить кусочек и восхититься кулинарным талантом хозяйки.

– Кушай-кушай! – расцвела та.

– А можно молочка?

– Конечно! – засуетилась Фрося и потянулась за кувшином. – Только-только надоила! Молоко Буренка дает жирное, душистое.

Кузьма, набивший щеки пирогами, бросил на меня торжествующий взгляд. Прежде чем войти в дом Фроси, он провел меня к покосившейся сараюшке у забора и показал белую в черных пятнах корову – свой подарок.

А я, воспользовавшись тем, что хозяйка отвернулась к кувшину, а Кузьма с увлечением выбирал следующий румяный пирог, выплюнула хлебный кусочек и бросила его под лавку.

Взяв деревянную кружку, доверху полную молока, я, под предлогом того, что в горнице сильно натоплено, вышла из-за стола с недоеденным пирожком в руках и отправилась на крыльцо. Там, убедившись, что никто не видит, я искрошила теплый пирожок и выбросила крошки за забор. А молоко с удовольствием выпила, признав, что натуральная продукция Буренки не идет ни в какое сравнение с широко разрекламированным «Домиком в деревне».

В небе уже вовсю полыхали звезды. Задрав голову, я попыталась отыскать знакомые созвездия и взгрустнула. В последний раз мы считали звезды вместе с Ивом на теплом, не остывшем после жаркого дня, белом песке райского острова. Как он там сейчас? Судя по расчетам Варфоломея, Ив уже должен добраться до Златограда. Вот будет здорово, если он уже сегодня найдет Василису и отправится с ней обратно. Скорей бы уж вернуть законную Бабу-ягу и сбежать из этого мира, который гасит мою магию. К хорошему привыкаешь быстро. И, привыкнув к тому, что любое мое желание мгновенно исполняется по моему велению, по моему хотению, было трудно смириться с обратным. Хотя сегодня я могла бы собой гордиться: дважды за день я подвергалась смертельной опасности, и оба раза выбралась сухой из воды без всякого волшебства.

Кузьма в гостях засиделся недолго и едва не зашиб меня дверью, вывалившись на крыльцо. От пирогов парня порядком разморило. Он осоловело взглянул на меня, зевнул, пожелал спокойной ночи и обещал зайти утром, чтобы отвести в соседнюю деревню за конем. Фрося пошла проводить его до калитки. А я, почувствовав, что озябла, юркнула в жаркое, натопленное нутро дома.

Стоило войти в комнату, как тряпье на печи взволнованно всколыхнулось. Я вздрогнула, услышав трескучий старушечий голос:

– Аня… подойди… быстрей…

Сморщенная, в пигментных пятнах, рука неожиданно цепко схватила меня за плечо, воспаленные глаза лихорадочно заблестели.

– Это я Фрося, я, я! – глухо зарокотала сумасшедшая старуха, глотая слова. – Не она, не она… Ведьма, ведьма… Украла… Старая… Околдовала…

Скрипнула входная дверь. Старуха испуганно оттолкнула меня:

– Иди… Ничего не говори… Берегись! – И забилась в тряпье.

Когда Фрося вошла в горницу, я уже сидела за столом и наливала в кружку молока. От меня не укрылся взволнованный взгляд, который она бросила в сторону печи. Но я не придала ему особого значения: внучка волнуется о больной бабульке, что тут такого? А бабулька-то еще и ку-ку, на старости лет умом тронулась.

Фрося еще раз предложила мне пирогов. От горки осталось всего ничего – Кузьма постарался на славу.

– Для тебя оставила, – уговаривала хозяйка, – а то бы Кузьма и эти умял.

Но я вежливо, но решительно отказалась, еще раз поблагодарив за угощение и заметив, что теперь, на полный желудок, меня так и клонит в сон. Фрося раскраснелась от похвалы и, спохватившись, укорила себя за то, что держит меня на ногах. Я помогла ей убрать со стола и, пожелав спокойной ночи, в блаженстве растянулась на лавке, которая показалась мягчайшей периной на свете.

Эх, не бывать мне принцессой на горошине! За время путешествий по другим мирам где я только не спала: и в замке под бархатным балдахином, и в лесу под открытым небом, и в стогу сена в сарае, по соседству с коровами, и на камне в подводной пещере, и в шалаше на пляже – и никогда не мучилась из-за жесткости ложа, так как за день успевала отмахать немало километров и пережить множество приключений, после которых отрубалась мгновенно, лишь только коснувшись головой подушки или ее подобия.

Лес звенел птичьими голосами. Казалось, все пернатые подхватили затянутую каким-нибудь дроздом песню, и теперь многоголосый хор гремел на всю округу. Молоденькие побеги пританцовывали, переплетаясь друг с другом тонкими ветвями. Красотки рябины задорно трясли оранжевыми гроздьями, яблоньки плавно покачивались из стороны в сторону, стараясь не уронить ни одного сочного яблочка. Но трудно было устоять перед заразительной птичьей трелью – и сыпались на землю рябиновые ягодки, зеленые яблоки, желтобокие груши. Даже солидные дубы не могли противиться этой зажигательной мелодии и нет-нет да и тряхнут кроной, как старики, решившие вспомнить молодость и пуститься в пляс на потеху молодежи.