Винтовая лестница. Стена - Мэри Робертс Райнхарт

Иными словами, дом этот вместе со всем хозяйством, почти как две капли воды, походил на все летние виллы, выстроенные еще в начале века большими семействами; дети в конце концов женились, выходили замуж или просто разъезжались, дома же оставались— как немые свидетели и напоминание о более веселых и простых временах.

Я сказала— почти как две капли воды, ибо наш дом немного отличался — и вот чем: мама всегда сетовала, что мы, дети, почему-то неизменно выбирали для всех своих болезней именно летние каникулы, и после того как непрерывной чередой нас посетили ветрянка, корь и коклюш, она распорядилась оборудовать наверху нечто вроде госпитального отсека— мама именно так его называла. Одна из комнат этого отсека служила для заразного ребенка изолятором, а другая в те стародавние времена была отведена для няни или сиделки (в зависимости от состояния больного).

Комнаты эти располагались на третьем этаже дома, и попасть туда можно было лишь по узкой крутой лестнице, ведущей с площадки второго этажа. О, как же мы ненавидели, когда нас ссылали в изолятор! Взглянув на градусник, мама со вздохом говорила: «Ну вот, у тебя небольшой жар. Поднимись-ка наверх, дружок, пока доктор не пришел, просто на всякий случай». И Артур — или же я сама — захватив с собой какие-нибудь книги и пижаму, неохотно карабкался наверх по крутой лестнице.

— Мама, говорю же тебе, я хорошо себя чувствую. И вообще — что такое жар?

— Отправляйся наверх, как тебе было сказано. Сейчас пришлю к тебе няню.

— Но послушай! Со мной же все в порядке. Я…

— Артур!

В конце концов наверху с громким стуком захлопывалась дверь и воцарялась мрачная тишина; некоторое время спустя по лестнице поднимался доктор Джеймисон и просил нас показать язык.

Однако— и это тоже существенно— безвылазно мы там не оставались. Артуру потребовалось немного времени, чтобы найти выход из положения. Однажды когда мы поправлялись после скарлатины, лежа рядышком на одинаковых кроватях, разделенные ширмочкой, Артур прямо-таки извелся от скуки. И вот ночью он просто-напросто соскользнул по водосточной трубе вниз, на крышу гостиной, а оттуда, перебравшись через решетку, спрыгнул в сад. Подобрав на пляже несколько морских звезд, братишка вернулся обратно с торжествующим видом и водрузил одну из этих штуковин прямо на меня!

Должно быть, я истошно завопила, потому что к нам в комнату тут же ворвалась няня, и надо было видеть, какую умильно-кроткую физиономию состроил Артур.

— По-моему, у Марши снова началась горячка, — участливо сообщил он. — У нее галлюцинации.

— Какие еще галлюцинации? — подозрительно спросила няня.

— Ой, знаете, ей чудятся какие-то рыбины, ну и все в таком же духе, — ответил он и шмыгнул к себе в постель, прихватив свою добычу.

Когда миссис Кертис привела меня в «госпитальный отсек», я вспомнила, что не заглядывала туда уже много лет. Кое-что здесь переменилось. В первой комнате— няниной — по-прежнему стояла раскладушка, однако теперь это помещение превратилось в хранилище всякой всячины: старых оконных сеток, давно позабытых игрушек, битого фарфора, всевозможных сундуков, чемоданов и старинной мебели, выброшенной за ненадобностью.

Миссис Кертис стояла с несколько виноватым видом.

— Больше было некуда девать весь этот хлам, — сказала она. — Прямо не знаю, что со всем этим делать.

Другая комната, собственно изолятор, заставила меня пережить едва ли не потрясение. Будто и не было этих долгих прошедших лет, и я снова здесь— упирающееся дитя, посаженное на карантин.

Вот и наши две кровати, аккуратно застеленные. Ветхий коврик и книжная полка с кое-какими нашими старыми книжками. Даже крохотная ванная комната— и та приготовлена, на полочке лежит мыло, на гвоздиках— свежие полотенца. Наверное, миссис Кертис много лет поддерживает все здесь в таком порядке; меня вдруг захлестнуло острое чувство вины.

Однако воздух в комнате был довольно спертым. Я подошла к окну и распахнула его.

— Мы с братом не раз выбирались отсюда этим путем, — сказала я. — По водосточной трубе.

— Удивительно, как это вы не переломали себе ноги, — саркастически заметила миссис Кертис.

Затем я спустилась вниз, оставив окно открытым: однако день уже не казался мне таким радостным и веселым. Тяжко было сравнивать беспечного Артура-мальчишку с тем Артуром, которого я знала сейчас. Я всегда обожала его. И я страдала за него, видя, через какие муки ада ему пришлось пройти, — ада, в который женщина способна превратить жизнь мужчины. И свобода досталась ему слишком дорогой ценой. Однако он был готов заплатить любую цену, чтобы обрести свободу.

— Двенадцать тысяч в год! — воскликнула я, когда он рассказал мне. — Но это же просто ужасно, Артур.

— Это сумма, названная Джульеттой, и она от нее не отступится, — мрачно ответил он.

— Можно подумать, ты в чем-то виноват. В конце концов, это ты даешь ей развод, между тем как следовало бы поступить наоборот.

— Ах, ради Бога, Марша! — простонал он. — Какая разница, кто виноват? Я тоже не был безупречным мужем и не собираюсь прятаться за ее юбкой. Я хочу положить этому конец, так что придется платить.

Но даже и при таком раскладе это оказалось нелегким делом, ибо Джульетта совершенно откровенно не желала разводиться. Существующее положение дел ее вполне устраивало. Она была хорошо обеспечена, если не сказать больше. Квартира ее была просторна и обычно полна гостей; в то время как Артур трудился в своей адвокатской конторе и частенько приносил работу домой, просиживая над ней ночами, Джульетта беспечно прожигала жизнь. О ней ходили разные слухи; сомневаюсь, что Артуру доводилось их слышать; я же решительно затыкала уши.

Итак, он откупился от нее. Жениться снова ему не хотелось—в ту пору. Тогда он еще не встретил Мэри-Лу. Но Джульетта обрекла его на жалкое существование, сделала несчастным. У него не было настоящего дома. Иметь детей она отказывалась и вдобавок ко всему была вечно опутана бесконечными долгами.

Пока она не покинула его, Артур даже не представлял, как много она задолжала— портнихам, подпольным торговцам спиртными напитками, ресторанам и отелям. У нее были долги и в ее бридж-клубе. Однажды я приехала к брату, как раз в тот день, когда Джульетта отбыла в Париж и Артур сидел за туалетным столиком своей легкомысленной супруги, обхватив голову руками.

Увидев меня, он грустно улыбнулся.

— Послушай, Марша, — спросил он, — во сколько могла бы быть оценена принадлежащая мне половина Сансета?

Я так и села. В будуаре Джульетты царил жуткий беспорядок. Она забрала все принадлежащие ей вещи, однако оставила после себя гору бумажных салфеток, кучу разорванных писем в камине, старые стоптанные домашние тапочки и полупустые