Дольмен - Николь Жамэ

Когда он подходил к разрушенному аббатству, ему навстречу выбежала счастливая, сияющая Жюльетта.

Испытывая нечеловеческие муки, Ронан отвел обнимавшие его руки и стал объяснять подруге, что пока им лучше избавиться от ребенка, прислушаться к голосу разума… С каждым произнесенным словом глаза Жюльетты все больше наливались слезами, болью, гневом.

– Разума? О чем ты говоришь? Нет, я не верю тебе! Не верю! Он забормотал какие-то оправдания, снова убеждая ее, что им следует на время отложить отъезд, запастись терпением… Жюльетта не дала ему закончить:

– Ненавижу! Ты мне противен! Никогда больше не хочу тебя видеть! Никогда!

Жюльетта ушла, а Ронан еще долго стоял, уронив руки, словно окаменев от горя.

Пока выбитая из колеи Гвен ждала возвращения сына, ее мать решительным шагом направлялась к замку. Ивонне предстоял разговор с Артюсом. Уж на этот раз он будет на ее стороне, дабы не допустить рождения у наследницы Керсенов отпрыска Ле Бианов.

Будто все произошло вчера, вспомнились ей пылающие гневом глаза Артюса, который приказал ей сделать аборт, узнав, что у нее будет от него ребенок. Во власти мрачных раздумий, Ивонна не заметила, что по ее пятам идет Пьеррик.

Внезапно путь ей преградила грузная фигура сына. Размахивая руками, он не давал ей пройти. Она шлепнула его ладонью, как обычно делала, когда он не слушался, но тот не двинулся с места. Губы Пьеррика кривились, с них слетали резкие, отрывистые звуки, которые невозможно было понять, но вдруг возникло слово, ясно различимое, чего с ним не случалось с самого детства.

– Ребенок. – Вслед за первым Пьеррик произнес еще несколько слов. Ивонна не верила своим ушам. – Ребенок… нельзя убить… ребенок.

Охваченная отвращением и бешенством, Ивонна ударила его в лицо так сильно, что немой покачнулся и упал навзничь. Ворочаясь на земле, как гигантский жук, он был не способен подняться, но продолжал говорить:

– Скажу все… мертвая женщина… все скажу… золото… все…

На Ивонну сошло безумие, зрачки ее сузились, она схватила голову своего дебила сына и принялась бить ее о камень, еще и еще.

Первым их заметил Люка. Они с Мари шли на фаянсовую фабрику, надеясь найти там Ивонну, однако такой встречи уж никак не ожидали.

– Что она делает? Сумасшедшая!

– Пьеррик!

С огромным трудом Люка в конце концов утихомирил Ивонну, а Мари присела на колени рядом с неподвижным телом Пьеррика, который потерял сознание.

– Пульс почти не прослушивается.

Люка уже набирал номер.

– Морино? Это Ферсен. Вызовите вертолет службы спасения, рядом с фаянсовой фабрикой Ле Бианов находится тяжелораненый.

Потрясенная Мари повернулась к Ивонне, на которую Люка надел наручники. Старая женщина смотрела вдаль, словно все происходящее ее не касалось.

– Гвен никогда вам этого не простит!

В ту же секунду Люка понял, что в невероятном самообладании этого чудовища имелась брешь и реплика Мари достигла цели.

Ивонна ничего не отрицала, но объяснять свой поступок отказалась.

– Вас подвергнут медицинскому освидетельствованию за попытку совершить убийство, – заявил Ферсен. – А если Пьеррик не выживет, вы будете осуждены за убийство. – Он показал Ивонне медицинскую карту. – Странно, что ваш муж Эрве Легелек передал свою умственную неполноценность всем детям, кроме Гвен.

– Значит, она оказалась более крепкой, чем братья, – проговорила Ивонна.

– Или, попросту, Гвен – не его дочь, – уточнила Мари. – Отец рассказывал, что в ту пору этот странный брак вызвал многочисленные толки: хорошенькая булочница выходит замуж за деревенского дурачка.

– Вы ведь тоже не верите в чудеса, капитан? – рассмеялся Ферсен. – Кто настоящий отец вашей дочери, госпожа Ле Биан? Не из-за того ли, что его имя узнал Пьеррик, вы и хотели убить сына?

Без ответа.

– Даже если истек срок давности первого преступления, смерть близнецов станет отягчающим обстоятельством в момент вынесения приговора, – настаивал Люка. – Судьи безжалостны к матерям, которые расправляются с собственными детьми.

Она смотрела на полицейских, не произнося ни слова, сначала с презрением и недоверием, а потом с усталостью и скукой. Ивонна была непробиваема.

– Кому пришла в голову идея отвезти тело Мэри в район Молена ночью двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года?

Никакой реакции.

Тогда Мари и Люка развернули гипотезу о сокровищах, выброшенных на берег после кораблекрушения, спровоцированного детьми, и о том, что именно оно послужило начальным капиталом для строительства фаянсовой фабрики.

Единственный результат – беглый взгляд Ивонны, в котором не было ничего, кроме сочувствия их бесплодным усилиям.

Исчерпав все средства, Мари подумала, что подозреваемая напоминает ей каменного истукана наподобие менгира. Ивонна оживилась только раз, когда Мари затронула в ней единственную чувствительную струну.

– Ваше упрямство ни к чему хорошему не приведет. Как вы думаете, есть надежда, что Гвен во время допроса окажется менее скрытной?

Ответ прозвучал незамедлительно, он дышал неприкрытой ненавистью.

– Остановись, Мари Кермер! Ты сеешь вокруг себя зло с первой же минуты после своего возвращения! У бретонцев долгая память, запомни! Может, ты и доберешься до истины, но заплатишь слишком дорого! И никогда не будет тебе места на нашем острове!

– Бросьте эту каргу в камеру, сейчас же! – взревел Люка, увидев, что лицо Мари побелело.

Как только дверь за конвоем, который уводил Ивонну, закрылась, Ферсен не устоял перед соблазном обнять Мари.

– Не слушай безумную старуху! Она наговорит что угодно, лишь бы тебе насолить.

– Это не совсем так. – Мари отстранилась. – Прости, но мне лучше сейчас побыть одной.

Люка понял, что настаивать бесполезно: даже если он очень постарается, ему не удастся развеять ее плохое настроение.

* * *

Придя в отель, Мари удивилась, увидев задремавшего в кресле приемной Милика. Он почти сразу проснулся, его лицо осветила добрая улыбка, и ей стало легче. Мари еще раз подумала, что ей очень повезло с отцом.

– Захотелось увидеться с тобой, дочка, я уселся в кресло поудобнее, а потом заснул, ведь я уже старик. Море меня щадило, все время возвращая на берег, вот я и дожил до старости.

С отцом всегда так получалось: говорил он мало, и ей часто приходилось «читать между строк». Милик собирался побеседовать с ней о Кристиане, догадываясь о бушевавшей в ее груди буре противоречивых чувств.

– Я привыкла идеализировать Кристиана, считала, что на море он непобедим, и надеялась на его защиту. Но мой жених оказался трусом, лжецом и эгоистом. Правда, теперь у него даже нет возможности объясниться.