Улица Ангела - Джон Бойнтон Пристли

Должно быть, второстепенные боги, которые ведают столь мелкими делами, смилостивились и решили ее ободрить, потому что развлечение нашлось сразу. В четвертом часу мистер Смит с кем-то поговорил по телефону, а затем подозвал ее к себе.

— Мисс Мэтфилд, это звонил мистер Голспи, — начал он со свойственным ему хлопотливым и трогательно-серьезным видом. — Он отправляется позднее, чем рассчитывал, часов в пять или около того, и просит вас приехать на пароход и написать под его диктовку несколько нужных писем, о которых он только что вспомнил. Захватите с собой еще альбом с образцами, он в кабинете, мистер Голспи забыл его взять. Я не могу спросить разрешения у мистера Дэрсингема, потому что его нет в конторе, но это ничего. Отпущу вас на свою ответственность. Вы ничего не имеете против?

— Поеду с удовольствием! — воскликнула мисс Мэтфилд. — Но куда именно нужно ехать?

Мистер Смит укрепил на носу очки и погрузился в изучение бумажки, которую держал в руках.

— Доедете до пристани Хэй-Уорф на южной стороне Темзы, между Лондонским и Тауэрским мостами, переедете Лондонский и повернете сразу налево. Пароход называется «Леммала». Лем-ма-ла. Вы не забудете, мисс Мэтфилд? И мистер Голспи сказал, чтобы вы ехали в такси, так что я, пожалуй, дам вам полкроны и запишу их в статью расходов на разъезды. Возьмите свой блокнот и карандаш, одевайтесь, а я сейчас принесу из кабинета альбом с образцами. Это будет для вас вроде прогулки, все-таки какое-то разнообразие, не правда ли? Вот Стэнли, например, дал бы отрезать себе уши, только бы попасть на пароход. Что, верно я говорю, Стэнли? Э, да его нет! Куда девался этот мальчишка?

Да, для мисс Мэтфилд это было громадным удовольствием. Мимо окна такси промелькнули сперва Мургейт-стрит, потом Банк, затем Кинг-Уильям-стрит. Потом она ехала через Лондонский мост, а по обе стороны его, на сколько хватало глаз, блестели свинцовые воды реки. За мостом такси медленно проехало по узкой улице, свернуло налево, в другую, еще более узкую, настоящий коридор, и в конце ее остановилось. Мисс Мэтфилд прошла по какому-то темному переулку, спросила дорогу у высокого добродушного полисмена и наконец очутилась на самом берегу, где люди суетились, таскали груз, бегали куда-то с бумагами в руках и перекрикивались. Тут, ярдах в пятидесяти от берега, качалась «Леммала», пароход с одной высокой и узкой трубой, не очень большой и довольно грязный, но все же представлявший для мисс Мэтфилд необычайно занимательное зрелище. На мачте болтался флаг, никогда ею не виданный. Подойдя ближе, она услышала крики людей, стоявших на палубе, — они говорили на языке, ей не знакомом, которого она никогда раньше не слыхала, и это тоже было увлекательно. До сих пор коммерция связывалась в ее представлении с конторами, клерками, телефонами, скучными письмами, которые начинались и кончались всегда одинаково. Но в эту минуту она вдруг поняла, что есть в коммерции своя романтика. Она чувствовала себя так, как если бы вдруг увидела мистера Дэрсингема в костюме елизаветинской эпохи. Вот, например, их контора на улице Ангела торгует лесом. А лес ведь прибывает на таких судах, как это, даже на этом самом судне. И там, откуда приходят лес и фанера, по ту сторону моря, жизнь совсем иная — там громадные леса, глубокие снега, долгие морозные зимы, там бродят волки в поисках добычи, там живут бородатые мужчины в высоких сапогах и женщины в пестрых платках, такие, каких она видела в русском балете. Мисс Мэтфилд, как большинство англичан среднего класса, в глубине души отличалась неисправимой склонностью к романтике, и сейчас она была искренне взволнована, — она бы, кажется, не больше удивилась и восхитилась, если бы под одной из темных арок вдруг запели соловьи. Лондон казался ей сейчас волшебным городом, его чары ударили ей в голову, рассыпались там, как ракета, многоцветной россыпью смутных и вместе ярких образов, сверкающей путаницей, смесью истории, вздорного вымысла, когда-то читанных стихов. Были тут и Дик Виттингтон, и галеоны, и Московия, и Китай, и туземцы Ост-Индии, и далекие океаны. А почти у самых ее ног, в двух шагах от магазинов и контор и автобусов, плескались в Лондонской гавани воды Темзы.

Она дошла уже до самых сходней, круто спускавшихся с ржавого бока «Леммалы». Нерешительно посмотрела наверх. Ее кто-то окликнул. Это был мистер Голспи, он знаками предлагал ей подняться на палубу. Когда она добралась до верхней ступеньки, он стоял уже там, ожидая ее.

— В моем распоряжении до отплытия еще по крайней мере часа два, — сказал он и повел ее через палубу, потом по лесенке на верхнюю палубу. — Но я вас так долго не задержу. Недурно было бы, если бы пароход тронулся, а вы бы не успели сойти на берег! Пришлось бы прокатиться по морю, а?

— Что ж, может быть, я и не огорчилась бы, — сказала мисс Мэтфилд, оглядывая палубу. — Было бы интересно.

— Ну еще бы, вы тут неплохо провели бы время, если бы только не заболели морской болезнью. Наши моряки здорово бы за вами ухаживали, поверьте мне.

— Да, это было бы приятным разнообразием.

— Вот как? — Он усмехнулся. — Ну, на этот раз мы вас все-таки не похитим. Сюда пожалуйте. — Он ввел ее в маленькую гостиную, очень чистенькую и веселую. На столе, покрытом нестерпимо пестрой скатертью, лежали сигары, стояла какая-то таинственная высокая бутылка невиданной формы и несколько стопок. Тут же были в беспорядке разбросаны газеты, иллюстрированные журналы на незнакомом языке, и это еще больше, чем высокая бутылка, делало обстановку экзотической. Но в окна с обеих сторон виднелись крыши, шпили церквей, знакомая дымная громада Лондона.

— Прежде всего я посмотрю образцы, — сказал мистер Голспи. — Присаживайтесь, мисс Мэтфилд, и доставайте свой блокнот.

Она села и хотела придвинуть стул ближе к столу, но он, конечно, не двигался, его можно было только вращать на месте. Она забыла, что находится на пароходе. Все здесь казалось необычайным, замечательным.

Письма были несложные, все более или менее одинаковые, и в полчаса она с ними управилась. За эти полчаса в кают-компанию несколько раз заглядывали какие-то люди чужеземного типа, кивали, улыбались и исчезали. Кроме того, мешали иногда крики и вой сирен снаружи.

— Вот как будто и все, — сказал мистер Голспи, закуривая сигару и наливая себе какой-то жидкости из высокой бутылки. — Теперь вы перечтите, что написали, а я пока постараюсь вспомнить, не упустил ли чего-нибудь. Времени у нас сколько угодно. Вы курите? Это хорошо. Возьмите папиросу. Вот из этих. — Он бросил ей через стол какую-то очень пеструю коробку, из которой она извлекла папиросу с мундштуком, по-видимому — русскую. Папироса была замечательная, как и все здесь.

— Ничего больше не припомню, — объявил мистер Голспи, пуская клубы дыма. — Прочтите-ка мне все вслух. — Она сделала это, и он изменил только одно место в письме. — Теперь я подпишу несколько чистых бланков, и вы возьмете их с собой, — продолжал он. — Я захватил с собой из конторы кучу канцелярских принадлежностей. Я всегда так делаю. Вот неудобство работать одному — приходится за свой счет покупать такие вещи, а я это терпеть не могу. Забавно, правда? Я способен, не поморщившись, тратить деньги без счета на всякую чепуху, а вот на бумагу мне денег жалко. Наверное, и у вас есть какая-нибудь такая слабость?