Вирджиния Вулф: "моменты бытия" - Александр Ливергант

По давней традиции герою (героине) принадлежит в повествовании центральное место. Вирджиния же Вулф, словно в насмешку над правилами классического литературного этикета, расходует на смерть миссис Рэмзи всего-то несколько слов, да и то в вводном предложении и даже – нарочито – в скобках. Заметим – и тоже в скобках – что такова «участь» многих ее персонажей, не только миссис Рэмзи, – ведь и Джейкоб Фландерс тоже гибнет, так сказать, за кулисами. Действительно, о решающем событии в романе, событии, сказавшемся на судьбе дома и его обитателей, говорится скороговоркой, словно о какой-то мелочи, о чем-то несущественном. О том же, что это совсем не мелочь, свидетельствуют «предгрозовые» симптомы – в главах, предшествующих смерти миссис Рэмзи, исподволь нагнетается настроение мрака, безысходности: «низвержение тьмы», «пустое безумие ночи», «пустой дом… где заперты двери», «красота и тишина… почти не тревожат покоя, равнодушия». Трагедия, происходящая в доме, передается, таким образом, не прямо, а косвенно, не фактами, а настроением.

Про поэтический талант Вулф можно сказать то же, что сама Вулф говорила (а мы цитировали) про сестер Бронте: «Смысл их творчества неотделим от языка; он – скорее настроение, чем вывод». И тут уж впору сравнить «На маяк» не с поэмой, элегией или «прозаической лирикой», а скорее с симфонией.

Тем более уместно сравнение с музыкальным произведением следующего романа, который дался Вирджинии Вулф намного тяжелей, чем «На маяк». И не только Вулф, но и ее читателю.

К «Бабочкам», как Вирджиния Вулф поначалу назвала «Волны», писательница приступает уже спустя два месяца после завершения работы над «Маяком». Лучше сказать, не приступает, а подступает – исподволь, словно бы на ощупь, сама еще не вполне понимая, чту это будет за книга, да и будет ли она вообще:

18 мая 1927 года.

12 августа 1928 года.

22 сентября 1928 года.

28 ноября 1928 года.

28 мая 1929 года.

9 апреля 1930 года.

Уже из этих коротких, отрывочных, порой понятных одному автору соображений (лучше сказать – прозрений, откровений) о сути будущего романа становится ясно: Вирджинии Вулф нелегко эту «абстрактную, мистическую, слепую» книгу писать, а читателю, соответственно, – ее читать.

И «Миссис Дэллоуэй», и – тем более – «На маяк» (как, впрочем, и все книги Вирджинии Вулф) требовали подготовленного читателя, способного читать ассоциативную, поэтическую прозу, лишенную, казалось бы, таких неотменимых понятий, как сюжет, конфликт, социальная проблематика. Теперь же – предупреждает автор – читателю предстоит, как в русской сказке, «пойти туда, не знаю куда». Прочесть то ли драму, то ли поэму. Постичь «идею некоего постоянного потока» – словосочетание, прямо скажем, загадочное. Да еще – «в немыслимо сложной форме»; в устах такого принципиального формалиста, как Вирджиния Вулф, эти четыре слова легкой жизни читателю не сулили.

Автору – тем более. Не потому ли, прежде чем 4 февраля 1934 года с облегчением воскликнуть: «Еще несколько минут, и я, хвала Небесам, смогу написать – я кончила “Волны”!», Вирджиния Вулф потратила на 150 страниц текста в общей сложности почти четыре года. (Для сравнения: и «Миссис Дэллоуэй», и «На маяк» писались всего полтора года.) Не потому ли очень многие читатели, в том числе и почитатели прихотливого дарования Вирджинии Вулф, высоко оценившие и «Комнату Джейкоба», и «Миссис Дэллоуэй», и «На маяк», не сумели осилить эти 150 «слепых» страниц? И вслед за Хью Уолполом, неизменно благожелательным критиком Вирджинии, высказались об «исступленной книге», как однажды в сердцах назвала «Волны» сама писательница, не слишком доброжелательно. «Всё, и ни о чём; написано изысканно, разумеется», – таков был вердикт Уолпола, автора одной из первых рецензий на роман. Собственно, и Вирджиния Вулф была того же мнения – сама ведь назвала будущую книгу «абстрактной», «слепой»; слепая и значит «обо всем и ни о чем». Или под «слепой» подразумевалось нечто совсем другое? «Слепое» в значении «неясное», «загадочное»?

В главе «Обыкновенный читатель» мы приводили замечание Вирджинии Вулф о Дэвиде Герберте Лоуренсе, которого она обвиняет в недосказанности, непроясненности его прозы. «Я не верю в готовность людей к чтению загадок», – записала Вулф в дневнике 2 октября 1932 года, как раз когда работа над «Волнами» приближалась к концу. А меж тем «Волны» – загадка, и читатель романа должен быть готов ее разгадать. Должен быть готов совершить усилие: автор модернистского романа или читателем пренебрегает, или над ним смеется, или, что чаще всего, ставит в тупик. Или же приглашает в соавторы и тогда рассчитывает на его сотворчество.

Жизнь шести действующих лиц, трех мужчин и трех женщин, прослеживается в «Волнах» с детских лет, когда все они были соседями по дому, вместе играли, учились, и до старости. Прослеживается, однако, не по их поступкам, решениям, обстоятельствам жизни, не по событиям, участниками которых они на протяжении многих лет становятся и которые, как всегда у Вулф, отодвинуты на задний план, – а по их внутренним монологам, в которых эти поступки, обстоятельства, события нашли свое отражение. Прослеживается по реакции каждого из шестерых на слова, намеки, впечатления, наблюдения остальных пяти. По ассоциациям и мыслям, которыми каждый из них, согласно литературному штампу, «уносится далеко». В этом, собственно, и состоит загадка, литературный пазл, который предлагает читателю Вирджиния Вулф, – нащупать в «потоке безостановочной жизни» тему, лейтмотив каждого из шести действующих лиц, уловить – как в музыке – контрапункт, противостояние этих тем.