Синдром Петрушки - Дина Рубина

– Айн секунд! Зато будет настоящий турецкий кофе! Эташтука принадлежала Герману Гессе, его подарок!

Старая мельница расстреливала в упор: несколько вылетевшихиз-под неплотно закрытой крышки зерен угодили в Петю, да и сам профессор крепкозажмурил глаза, – видимо, знал ее норов. Наконец все стихло, и под носПете было предъявлено одуряющее благоухание черного мельничного нутра. Старухаопять не подкачала, удовлетворенно отметил Вацлав.

– Знаете… моя жена долго умирала… – он улыбался,ложкой извлекая из мельницы кофейный порошок и засыпая его в начищенную доблеска медную турку. – Думала, что привыкнет к смерти, когда ближе с нейпознакомится. И все же не привыкла. Нет, не привыкла… Говорила мне: «Вася…» Этоона так меня звала – не Вацлав, а Вася, что, по сути, одно и то же.«Вась, – говорила, – как-то скучно умирать. И там мне будет скучно.Ну как, – говорила, – расстаться с нашей кофемолкой? Как же яутром-то проснусь и не увижу солнечного блика на ее медной шишечке?»

И, опрокидывая дымящуюся турку над чашкой гостя, всеулыбался в жемчужном пару, опустив глаза, не отирая детской слезы, застрявшей вглубокой носогубной складке.

– Она недавно умерла? – негромко спросил Петя.

– Да, – коротко ответил Вацлав. – Пять летназад… Ну, как вам кофе? – И на поднятый вверх большой палец гостя: – Моягордость: моя коллекция и мой кофе… Так на чем мы остановились?.. Да! Вы виделиэту храбрую роту маленьких забияк. Дело в том, что в семье моей материхранилась одна такая куколка, забавный хулиган. Его помнила не только маминамать, моя бабка, но даже прабабка: эту куколку для нее в детстве смастерил ееотец, как она говорила – буквально на глазах, в полчаса. В то время он былдовольно известный в округе производитель игрушек, в его мастерской работало сполдюжины мастеров… Между прочим, насколько могу судить о нем сегодня, занятныйтипус был. В молодости как раз вот и шлялся с кукольным хозяйством на горбу,причем сам своих кукол и мастерил, – в то время искусство еще неотвернулось от ремесла…

Ну, жизнь – она большая, особенно в молодости, особенно убродяги. Останавливаясь на постоялых дворах или в лакейских каких-нибудь замков– если его туда, конечно, пускали, – любвеобильный потешник очаровывалсердца многих девушек и дам… Пробыв в каком-нибудь городке или местечке неделю,месяц или два, он оставлял на память очередной пассии такой вот сувенир – вывидели эту бравую шеренгу. Так что мне не стыдно за предка. Вернее, немногостыдно: ведь, кроме игрушки, он, порой и сам об этом не догадываясь, оставлялдевушке и более существенную «память» – судя по тому, что известно от другихего потомков… Итак… – Ратт закончил открывать банку маслин, подвинул еегостю: – Берите. Очень вкусные, греческие. Знаете, за что мы выпьем? За моегопредка. За его неутомимые чресла, так сказать!

– Но… такое количество куколок? Откуда? – спросилПетя, не прикасаясь к угощению. – Вы что, их разыскивали?

– Не я. В основном отец, и, знаете, это просто чудо:казалось, не мы разыскиваем прапрадедовы любовные сувениры, а они – они сами кнам плывут… Началось с того, что однажды, году в сорок восьмом, кто-то изгостей, осматривая коллекцию отца (она еще не была тогда стольпредставительной), разглядел нашего старенького Петрушку и сказал: вот точнотакого я видел в семье своих друзей, в Варшаве. Мой отец – ох, надо знатьего! – был человеком бешеной энергии и целеустремленности, как и любойсерьезный коллекционер. Представьте, немедленно сорвался с места, поехал вВаршаву и вернулся с пополнением. Мы с мамой даже не спрашивали – за сколькозлотых люди согласились продать свою реликвию… Третий появился знаете где? ВЧешском Крумлове. Отец читал там лекцию в местном обществекукольников-любителей. Привез для демонстрации пять-шесть кукол из своейколлекции, а заодно нашего птенчика – тот любил путешествовать. После лекции кнему подошла одна из слушательниц и сказала: «Пан профессор, у меня есть длявас подарок. Недавно умерла моя близкая подруга, совершенно одинокая женщина;мне пришлось улаживать после ее смерти дела и разбирать вещи. Я раздала почтивсе, у меня самой квартирка небольшая. Но вот точно такого Кашпаречка оставиласебе на память – знала, что он много лет хранился в той семье. А теперь вижу,что он должен быть в вашей коллекции…».

Вацлав вновь разлил виски по бокалам.

– В связи с чем предлагаю выпить за вездесущихлюбителей чего бы то ни было. – Он вилкой отвалил кусок от влажнопоблескивающего бока «монкухена». – Без их надоедливого энтузиазма хрен бычто состоялось в этой жизни. Профессионалы – те угрюмы, ревнивы, эгоистичны,завистливы. Они – фанатики, они… короче, выпьем без ссылок: виски того стоит. Авы – что вы сидите, как засватанный? Смело орудуйте: масло, сыр… эти булочкиназываются «бротхен»… Да. Отец, помню, прилетел назад как на крыльях. И что онпридумал после этого случая? Вот что значит организаторские способности: далобъявления в несколько местных газет. Знаете, мелкие газетенки, которые тем неменее от корки до корки прочитывают жители данного городка. Не поленился и,помимо Чехии, осеменил своими объявлениями подобные издания в Германии иАвстрии… И семена взошли, и прорвало плотину времени! И к нам поплылапотусторонняя флотилия любви моего пылкого предка… Вернее, остатки флотилии:уверен, что спустя столько лет доплыли далеко не все… Тоже – история дляромана, не правда ли?

Он умолк и затих, забыв обе заскучавших руки на краю стола,как пианист – на краю клавиатуры, будто раздумывал – продолжать рассказ илидовольно с гостя. И видимо, решил, что – довольно. Ну что ж, это было егоправом…

Какие крупные кисти рук, отметил гость. Крупные,выразительные кисти рук, созданные и разработанные природой вовсе не длянаучной работы.

– Вы играете на рояле?

– Бог миловал, – очнулся профессор. – Вмолодости бренчал на гитаре, завывал диссидентские песенки, у меня довольноавантажный, как жена говорила, голос… Ну-с, наливаю по… забыл, какой по счету,коллега, и дай бог, не последней. А почему вы пирог не доели?

– Оставил кое-кому, – внимательно и остро глянувна Вацлава, ответил Петя. И вдруг неизвестно откуда, скорее всего из-под стола,пронзительный скандальный голосок заверещал:

– Пусти! Пусти меня! А ну, пусти меня на свет бош-ший,негодяй-хорош-ший!!!

Конечно, это было жестокой шуткой: профессор подпрыгнул настуле, вскочил и стал озираться: безумные черные глаза над желтым фартуком.Тогда Петя, чтоб уж не мучить его, распахнул пиджак, молча указав подбородкомна внутренний карман, из которого, будто из-за ширмы, выглядывал маленькийнахальный задира, продолжая выкрикивать:

– Сижу весь день, как пр-роклятый! Затоптанный!Захлопнутый! Свинья, паскуда, др-рянь и жмот: пир-рог сам жр-рет, Петр-рушке недает!

Рухнув на стул, профессор Ратт безмолвно глядел накрошечного узника, который норовил выпрыгнуть из кармана.

– О господи… – наконец пробормотал он, с силоймассируя грудь. – Вы еще и вентролог! Предупреждать же надо… –склонился к Пете через стол, осторожно, двумя пальцами потянув на себя лацканпиджака: – Позвольте? – Извлек из кармана фигурку, бормоча: – Да, да…похоже, наш… – Не глядя, нащупал на подоконнике очки и повторил, уже вооруженныйлинзами, уверенный, удивленно-счастливый: – Из на-а-аших… Только он… этостранно: не он, а она. Да? Ай да предок, ай да прохвост! Жив человек в делахрук своих! Вот, значит, с каким делом вы явились…