Сага о Кае Эрлингссоне - Наталья Бутырская

Альрик сидел на носу и, касаясь рукой высеченной из крепкого дуба волчьей морды, молчал. Возле кормового руля дежурил Вепрь, впрочем, он лишь удерживал наш курс. Море было чисто. Ни скал, ни островков, ни рифов.

Поодаль игрались какие-то рыбы, сверкали на солнце их блестящие чешуйчатые спинки и едва слышно плескала вода, когда они заныривали обратно. Смотрящий на мачте предостерегающе вскрикнул, и мы все, как один, посмотрели в сторону левого борта. Из глубины поднялась плоская широкая змеиная морда, а ее длинное тело извивалось, скользя в водной толще. И хотя змея была толщиной с мою ногу, наш кораблик ее не интересовал. Она охотилась на рыбу, с легкостью выхватывала то одну, то другую из стаи.

Альрик даже не шелохнулся. Не взял копье, не глянул на змею. Его белокурая шевелюра потемнела, так как в последние пару месяцев хёвдинг совсем перестал следить за своим внешним видом. И мы, следуя за ним, не обновляли прически, только Снежный Хвит по-прежнему щеголял абсолютно белыми волосами и белой щетиной, впрочем, я уже знал, что это его родной цвет. Повезло родиться таким. Или не повезло. Смотря как посмотреть. Его белая кожа не принимала солнце и мгновенно сгорала, потому он вынужден был постоянно смазывать ее жиром, а красноватые глаза с редкими белыми ресницами плохо видели на ярком свету.

Я обернулся на Хвита. Он сидел позади по левому борту и греб, зажмурив глаза. Его губы шевелились. Он снова пытался сложить песню.

Прошлая его попытка была настолько ужасной, что хирдманы заучили ту песнь наизусть и долгое время говорили друг с другом строками из нее, покатываясь от смеха. Это, конечно, обижало Хвита, но рано или поздно он должен был понять, что Свальди не дал ему скальдического дара.

С этих строк начиналась героическая песнь о победе над троллем. Дальше шло подробное описание каждого из бойцов и его отваги.

Стоит ли говорить, что теперь у Косого было новое прозвище? Какой же он Косой, когда самый настоящий ослепитель! Да ослепитель не простой, а «зверя, что зевает». Мы перестали говорить «задери тебя тролль», вместо этого ругались замысловатыми выражениями вроде «пусть тебя поглотит зверь, что позевает».

Вепря настолько злили эти строки, что при нем мы не осмеливались произносить их, но между собой часто шептали «пятки его вижу» — это означало, что Вепрь поблизости.

И там еще строк двадцать подробного описания смерти тролля. Мы не стали наделять своего хёвдинга новыми эпитетами. Просто стоило Альрику хоть немного рассердиться, как кто-нибудь тихонько говорил «Молния очами», второй подхватывал «Грозен Беззащитный» и так далее.

Я был несказанно счастлив, когда Хвит обиделся на нас на целую седьмицу и заявил, что не будет сочинять песнь про победу над троллихой. Кто знает, какими эпитетами он собирался наделить меня? Там вполне могло быть что-то вроде «Кровь наш Кай хлебает, словно тот же Эрлинг. Кровь отцова ясно в теле проступает».

Хотя, по правде сказать, если бы не вирши Хвита, настроение в хирде бы совсем упало. После охоты на «зевающих зверей» у нас наступило долгое затишье. Торкель, видимо, захотел поиграть с Альриком, вынудить его избавиться от меня. Все северные ярлы были оповещены о том, что нельзя давать работу Беззащитному и его сноульверам, если они не хотят сделать Торкеля своим врагом. Все знали, что за Торкелем, который сам по себе значил не так много, стоит богатый землями и воинами ярл Скирре Пивохлеб.

Хёвдинг злился, скрипел зубами, но решения не менял.

Как-то раз, после очередного пустого плавания я подошел к нему и сказал, что готов оставить хирд.

— Ты отличный хёвдинг, Альрик. Это большая честь — сражаться под твоим именем. Только мне не по душе, когда братья из-за меня вынуждены хлебать воду вместо пива и есть пустые каши вместо доброго мяса. Я сумею проложить свой путь и без твоего покровительства.

Беззащитный осклабился, привычно тряхнул шевелюрой:

— Хороший ты малец, Кай. Правильный, хоть и диковатый. Значит, хочешь уйти в самостоятельное плавание? Это смелое решение. Сколько тебе зим, четырнадцать? Обычно в этом возрасте только-только о второй руне начинают мечтать, а ты уже на третьей.

Во рту появилась неприятная горечь. Я почему-то думал, что Альрик гордо откажется от моего предложения, треснет или обнимет за плечи и скажет, что мы с ним дойдем до края света и сразим сотни тварей, взлетим до сторхельтов и вместе шагнем в обитель богов.

— Только вот какая закавыка! Когда я принимал тебя в хирд, то сказал, что не смогу этого сделать, если хотя бы трое из ватаги откажут. С выходом тоже самое. Если трое хирдманов согласятся с твоим уходом, так тому и быть. Но тебе придется их убедить. Готов?

— Я расскажу им правду. И про то, что Ящерицу порезали из-за меня.

— Тем легче будет, — еще раз блеснул зубами Альрик. — Готовь речь к вечеру.

Остаток дня я слонялся вдоль обрывистого берега и складывал слова. С одной стороны, я считал, что без меня хирду будет лучше. Торкель узнает, что я ушел от Альрика, и перестанет запугивать людей. С другой стороны, я не хотел уходить. Здесь я чувствовал себя на своем месте. Когда Беззащитный собирал хирд, он смотрел не только на боевые качества кандидата, но и на характер, узнавал его цели и стремления. Такой хирд имел все шансы дорасти до хускарлов и не распасться, как это часто бывает. Не раз и не два мы слышали, как обычные хирдманы получали пятую-шестую руну и уходили из ватаги, чтобы собрать новую команду под своим началом. Я сначала тоже хотел так поступить, но глядя на хёвдинга, понял, что сейчас я не потяну свой хирд ни по деньгам, ни по силе, ни по возрасту, ни, самое главное, по терпению.

Во время торга я быстро приходил в ярость. Мог, разозлившись, врезать торговцу или развернуться и уйти, лишившись выгодной сделки. Меня раздражали заказчики-скупердяи. Тех же Видарссонов я бы сжег вместе с хутором и семьей, особенно после обмана с пивом. А Ящерице я и так не мог смотреть в глаза.