Последнее купе - Андрей Воронин

Жора покачал головой:

– На том свете. Возможно.

– Их всех поймают. Вот увидишь.

– Конечно, – согласился он, имея в виду что-то свое.

– Не надо быть таким.

– Бешеным, – подсказал он. – Злым. Конечно.

Жора опять улыбнулся. Губы его дрожали.

– Ладно, идем, пока нас не накрыли. – Он встал, подошел к двери и повернул защелку. Выглянул наружу. – Идем. Для начала отыщем вагон-ресторан, я куплю сигарет и. Ты, может, расскажешь мне, где подцепила того роскошного парня на «вольво»?

– Обычный парень. Хороший человек, между прочим, – сказала Лена.

– А-а… Ну да. Честно говоря, с Шубой я тоже обошелся не по-товарищески, но об этом – попозже. Сначала укусим чего-нибудь, передохнем, пива по бутылочке. Можно даже покрепче рискнуть – ты как, Лозовская?

Они вышли в тамбур, затем на грохочущую площадку между вагонами. Здесь Жора неожиданно развернул Лену к себе, взял ее голову в свои руки. Долго смотрел, потом рассмеялся негромко:

– Ну, здравствуй. Я уже не надеялся, что мы встретимся когда-нибудь.

1.

В Мурманске лил дождь, низкое рваное небо летело над самыми крышами.

– Море вон там, – Жора уверенно показал в сторону, откуда дул ветер. – Слышишь, шумит?

Лена прислушалась.

– Нет, не слышу.

Вокруг стоял обычный вокзальный гул. На платформу въехали носильщики со своими скрипучими тележками, кто-то из встречающих кричал: «Оленька, Олюша! Какая ты выросла большая!» Ругались две проводницы с посеревшими за долгий рейс лицами. Жужжал почтовый электрокар, и водитель повторял, пробираясь через толпу: «В сторонку, в сторонку. от так, граждане».

– Ничего не слышу, – повторила Лена.

– Лозовская, – вздохнул Жора. – Мамина ты дочь.

Он запрокинул голову и открыл рот, ловя губами капли дождя. На него подозрительно покосился кто-то из прохожих.

– Соленый, – Жора улыбнулся до ушей. – Соленый дождь, Лозовская, это ж надо. А граница – вон она, там.

Он ткнул указательным пальцем куда-то налево, будто нейтральная полоса начиналась сразу за ближайшим пятиэтажным зданием.

– Ты посмотри лучше сюда, – Лена показала на вокзальное табло, где электронный градусник показывал 14 выше ноля. – Я вымокла до нитки. А ты похож на оборванца с большой дороги. Мы долго еще будем здесь торчать?

Почти все люди на платформе были одеты по-осеннему тепло: куртки, свитера. Жора глянул на свою грязную, потемневшую от дождя рубашку и сказал:

– Не беда. Это мы сейчас устроим.

Через полчаса они сидели за столиком на втором этаже центрального универмага, пили кофе и смотрели на бушующий внизу океан ширпотреба.

– Вот там отдел женского белья, смотри, – говорил Жора. – А рядом женская одежда. Ты что предпочитаешь, Лозовская: платье или какую-нибудь джинсу?

– За ворованные деньги? – она мотнула головой. – Спасибо, уж как-нибудь обойдусь.

– Проснись и пой, крошка. Всю дорогу мы кушали эти деньги и пили, нас ни разу не вырвало. Не вырвет и сейчас.

Вдруг Жора замолчал и уставился на кого-то в толпе.

– Послушай, Лен. Смотри. Вон того парня я видел еще в вагоне-ресторане, в поезде. Вот ей-богу. Лысоватый, видишь?

Лена посмотрела.

– Лысоватый. Ну и что?

– Ничего. Он всю дорогу одну минералку глушил, как к стойке подойдет, бармен сразу глаза в потолок, – Жора проводил взглядом знакомую фигуру, пока та не скрылась возле аптечного киоска. – А черт его знает. Морда дегенеративная.

Он снова повернулся к Лене.

– О чем это мы вообще? А-а, деньги. Так вот: прямо под нами секция «Рэнглер» – может, спустишься, присмотришь что-нибудь? Ковбойку, которая узлом на животе.

– Да подожди ты со своими деньгами, разогнался. Кто тебе сказал, что этот Паша вообще станет с нами разговаривать? Он уехал в отпуск на Майорку. С женой развелся. Заболел. Прогорел. Что тогда? Будем ходить по вокзалу с табличкой?

– Ничего, прилетит вечерним рейсом Пальма – Петербург. Выздоровеет. Одолжит. Я – родственник. Брат. Семья!.. Ты ни черта не понимаешь, Лозовская. Паша в лепешку разобьется, но сделает так, чтобы все было по высшему разряду, это для него святое.

Жора перевел дух, с трудом оторвал взгляд от собеседницы и посмотрел в торговый зал.

– Сколько народу, страх. Каких-то сто пятьдесят кэмэ до границы, а они тут толкутся, идиоты, подумать только. Лозовская, хоть зарежь меня, но ты будешь ходить сегодня по Мурманску в синем брючном костюме – вон, видишь на манекене? И джемпер сверху. Бери деньги, сходи примерь пока, и мне глянь свитер и джинсы, сорок восьмой размер. Да, и зонтик, мужской, большой. А я сбегаю позвоню Паше.

– Пусть пришлет лимузин с эскортом, – бросила Лена. – Что-то в лом ходить мне по Мурманску в синем брючном костюме.

Жора встал, выгреб из кармана остатки «зелени» и положил на столик.

– Только не выдуривайся, пожалуйста, – он покосился на Лену. – Через четверть часа встречаемся за этим же столиком.

– Без проблем.

– Ты поняла меня?

Лена подняла на него глаза. Ее лицо порозовело от тепла и крепкого кофе, глаза сияли, еще влажные каштановые пряди волнами спадали на плечи.

– А гори оно все гаром, Жорка. Поехали домой, а? В Романове клубника уже заканчивается, и жара под тридцать. А здесь сыро и тоскливо, как в прачечной. Ну, что мы здесь с тобой забыли?

Жора выкатил челюсть.

– Вот там, – он ткнул пальцем куда-то в сторону отдела нижнего белья, – там находится город Асберг. И остров Магере, и мыс Нордаун. Там течет Гольфстрим и цветут магнолии, и даже самые несусветные лодыри получают по четыре сотни баксов в неделю. И все там плевать хотели на твою клубнику, Лозовская, и на твой Романово.

– Я не это имела в виду, – Лена нахмурилась. – Просто. Дурак ты, Пятаков. «Брат, семья, родственники!» Ты ведь матери так ни разу и не позвонил после Столина, представь, каково ей сейчас одной? Она ведь даже не знает, жив ты или нет!

Жора побледнел и открыл рот.

– Да я.

– Не надо, Жор, я все знаю. У тебя есть ровно сто причин не звонить матери, – Лена устало махнула рукой. – У меня, кстати, тоже. А они там с ума сходят из-за нас, подумать страшно.

– Вот и не думай, – рявкнул Жора.

Он больше не нашелся, что сказать. Даже когда спускался на первый этаж – там, у входа, висели в ряд пузатые телефонные ящики, похожие на одноруких инвалидов, – даже тогда слова оправдания не пришли на ум. Это злило. Жора купил в ларьке «Роспечати» жетоны, подошел к автомату и снял трубку. Взгляд скользнул влево и будто нарочно уперся в табличку на крайнем у стены автомате: «Межгород». Ну и что, подумал Жора, ну межгород, и что теперь? Привет, мама, я жив-здоров, не волнуйся, домой не приеду. Она уже наверняка знает об отце, ведь у него были с собой документы. Как это могло случиться, сынок? Почему? В самом деле: почему? Потому что, мама, мне здорово не хотелось идти в войско. Ну и магнолии, понимаешь, побережье Норвежского моря, тыры-пыры, все такое.