У метро, у «Сокола» - Вячеслав Курицын

Что за чертовщина.

Вот уже и не так скучно.

Лена Гвоздилина оставила записку – номер телефона, звонка по которому ждет Раиса Абаулина, принадлежит гражданке Седаковой с улицы генерала Глаголева. Покровский встречал эту фамилию, есть в «На Беговой» такая официантка.

Рая Абаулина на сей раз ответила сразу. Напористо, недовольно поведала, что первую ночь после разговора с Покровским о том, что убийца может жить в квартире тринадцать, она наплевала на все и не беспокоилась. Но вчера вечером пришла домой, Бадаев как раз выходил из сортира (по столичному назвала туалет Рая Абаулина; Покровского всегда удивляло, что жуткое «сортир» в Москве считается культурнее, чем «туалет»), и такой у него был страшный взгляд… Новый. Рая Абаулина шмыгнула в комнату, еще через пару минут быстро метнулась через коридор ко входной двери, уже из автомата позвонила Седаковой. В общем, пока живет у подруги, а через неделю может вообще взять недельный отпуск за свой счет да к той же подруге на дачу. Но милиция намерена арестовывать преступника?

Рая Абаулина говорила с Покровским требовательно, с раздражением… Ладно.

Бадаев со страшным взглядом – интересно. Подтверждается наблюдение Семшова-Сенцова – что-то у боксера изменилось в сложную сторону.

Ревнивая подруга Порошиной Софья Петровна Егаева (почти Ягаева!) оказалась на стуле перед строгими стражами порядка заметно после окончания рабочего дня. Ее предупредили, что допрос в это время суток считается ночным, и она имеет право отказаться, перенести на завтра, но Софья Петровна не отказалась.

– Сука, сука эта ваша Порошина, сука драная! Всю жизнь ей все, другим – дулю, дулю! Она пятьсот рублей нашла на улице в сорок восьмом году, просто на улице! Я за Антоном, сколько я за Антоном, он сколько болел, выхаживала его, на себе тащила, а у нее этот ее кретин подох, и она – на Антона, лапами своими грязными… Своего забыла сразу, а на Антона моего норой своей грязной!

И тут же, не останавливаясь, брызги летят изо рта, забыв уже, кто чистый, кто грязный:

– Красивенькая была, чистенькая, в платьишках, а я стирку брала, унитазы драила руками вот этими… Дряньдряньдрянь!

Кравцов (его отправляли домой, там и Мила из санатория вернулась, но он соскучился по Петровке) сидел ошеломленный. Сошла сразу вся наносная опытность-умудренность.

Убить Порошину хотела Егаева, странно ее жалеть… Да, всех людей жалко, заброшенных непонятно кем в этот любопытный, но порой слишком ехидный мир. Но что-то есть тут кроме жалости, мерцает какая-то последняя, как в старину говорили, тяжелая ледяная правда.

Да, так часто бывает: одним все, а другим ничего. Марина Мурашова красивая, Джейн красивая, Лена Гвоздилина симпатичная, а Настя Кох, замечательный человек, похожа на писателя Гоголя. Порошина баловень фортуны, номенклатурная семья, родители высокозадранные, машины, дачи, а репрессии обошли: с особой досадой шумела об этом Егаева на одном из перекатов своей пламенной речи.

С чего это им повезло, с каких коврижек? Номенклатурный муж Порошиной умер своей смертью, подлец, чего только ей не оставил, скотина, а она, Порошина, хвать – и Антона, безвольного, слабохарактерного – цап, и отняла у Софьи Петровны Егаевой, жизнь которой никогда не была сладкой, бараки, нищета и как раз незаконно репрессированные в бедной семье, хотя номенклатурщики явно больше заслуживают репрессий – хоть законных, хоть незаконных.

– Сволочь! Дрянь! Сволочь!

Грозовая туча набухала-набухала – разрядилась. Но мир вот он, стоит блестящий, промытый, а тучи больше нет, никто о ней и не вспомнит.

Говорить Жуневу, кого нашел на фотографии с Переваловым, Покровский пока не стал.

Покровский оказывался в церквях гораздо чаще Насти Кох, даже был крещен в детстве, хотя креста, конечно, не носил. Только что в Свердловске – по уговору сестры – посетил божий дом с краткосрочным визитом. Но в храме на «Соколе» ему оказываться не доводилось. Большая церковь, много людей.

Бога Покровский не сказать что чрезмерно одобрял, скорее не одобрял. Последний раз он его довольно активно не одобрял, допрашивая вчера несчастную Софью Петровну.

А смерти и болезни детей – о чем говорить. Если бог существует и допускает, например, смерть ребенка от голода, то это не бог, а фуфло какое-то, или жестокий режиссер-экспериментатор, карабас мейерхольдович, что противоречит всему, что думают о боге те, кто его норовит написать с большой буквы.

С другой стороны, верит-то человек, если впрямь верит, от всей души, и как в процессе горения выделяется тепло, так и в процессе веры выделяется, наверное, какое-то тоже тепло. Если человек способен согреть им хотя бы себя, то пусть… Не много в жизни тепла-то.

Свечница занята, снует, собирает в паникадилах освечины, тягучая карамельная полутьма, заунывные чтения, чахлые фигурки верующих, одетых большей частью в серое и черное, душный запах ладана. Нужно было, конечно, прийти к окончанию службы, но Покровский не знал точно, когда закончится. Свечница не выразила видимого неудовольствия, согласилась выйти сейчас. Свежий воздух, высокое небо, воробьиный гам, детские голоса с Ленинградки.

– День жаркий будет, – начал Покровский с погоды, затушевывая таким манером свое смущение. – Под тридцать сегодня обещали.

– Если вам непривычно в храм, не надо себя сразу заставлять. В другой раз, может быть, задержитесь дольше, а сегодня зашли – и хорошо, – ответила свечница неожиданно низким, практически мужским голосом.

Покровскому стало стыдно, что маленькие черные глаза свечницы показались ему поначалу слишком цепкими, даже злыми. Говорила свечница Малафеева спокойно, неторопливо, и, если зажмуриться, можно представить, что с тобой беседует какой-то высокий религиозный чин. Незаметно разговорились о житейском, Покровский рассказал, что напротив его дома ремонтировали теплотрассу, оставили бесхозным рулон стекловаты, два пацана в шортах решили рулон пофутболить и даже в больницу в итоге попали – все ноги в крови и стекле. Покровский, получив эту информацию от Эвелины Октябриновны, никому ее не передавал, а тут вдруг само собой вышло.

Свечница согласилась, что безобразия, конечно, случаются в жизни, вот, например, рядом с церковью открылся театр в подвале, и его сотрудники утащили из церковной ограды небольшой колокол, а получить его обратно не получается, поскольку у руководства театра особые отношения с райкомом. «Безбожники там засели, несчастные люди, сами не ведают, что творят». Но число прихожан постоянно растет, и это хорошо, а еще дебатируется вопрос о перекраске храма в красный цвет, более традиционный. Эта новость скорее нейтральная. Сама Малафеева довольна и желтым, но уж как Бог даст.

О смерти Варвары Сергеевны Кроевской свечница не знала. Опечалилась, лицо ее посерело, перекрестилась. Спросила, тихой ли была смерть, спокойной ли. Покровский соврал, что спокойной. А может и не соврал – сам не знал. С религиозной точки зрения может и плохо умерла Кроевская, «без покаяния», а с житейской – не мучилась, а это важнее.